Непризнанные гении
Шрифт:
Трудоголия, самосожжение гения очень часто являются для него спасением от жизни, от ее опасностей и невзгод. Подвижничество – внутренняя потребность великого человека, не требующая вознаграждения. Не случайно Ван Гог видел в своей работе «громоотвод», а Гёльдерлин – дар Божий, создающий и хранящий человека…
Но слишком трудно этот дар вместить,Ведь если бы Дарящий не скупился,Давно благословенный Им очагНаш кров и стены в пепел обратил.Да, нужна недюжинная сила, дабы воспринять и снести этот дар. Мне представляется, в этой мудрости и заключается разгадка
Гениальность – это неизбежно мучительное беспокойство о мире, человеке и человечестве, неудовлетворенность заботой дня, чрезмерность во всем, как в счастье, так и в страдании. Высшее сердце – способность мучиться, считал Ф. М. Достоевский. Высшее сердце – приговор миру, не желающему ни мучиться, ни изменить себя.
Почему страдание? Потому что – очищение. Страдание суть катарсис, необходимый элемент созидания, боль, необходимая для излечения болезни, компонент самовоспитания, немыслимого без тяжелой и мучительной душевной работы.
Радость в страдании! Durch Leiden Freude! [29]
Науку изучил яСтраданий и услад.И в сладости страданьяОткрыл блаженства яд.Гениальный человек, живя и творя, жертвует своими личными интересами ради блага всего человечества [30] .
29
Через страдание – радость (нем.) – восклицал Бетховен.
30
Здесь скрытое цитирование Артура Шопенгауэра.
Гении – это гены боли, ожога, самосожжения. Они и творят, самоуничтожаясь – шагреневая кожа, расходуемая с каждой строкой, с каждым словом… Мученичество – необходимая черта святости, самые сильные страдания, как правило, выпадают на долю святых. Эти святые – не бернаносовские инфантилы, не безгрешные серафимы и не осененные Божьей благодатью юродивые, но великие люди, умозрением, мощью своего разума, откровением, силой интуиции, божьей благодатью, всей своей рациональностью и мистичностью «узревшие» за поверхностной шелухой существования или сознания-бытия их глубинную трагическую суть.
Увлекаемый своим стремлением к единственности, ведомый неистовой страстью к всемогуществу, человек великого ума проникает за пределы всего созданного на земле, всего сущего; даже за пределы собственных величественных планов; в то же самое время он отказывается от всякого сочувствия к самому себе, от всех своих желаний. Еще миг, и он пожертвует своей индивидуальностью. До этой ступени его вела гордыня, но здесь гордыня отступает. Эта направляющая прежде великий ум гордыня оставляет его теперь изумленным, обнаженным, бесконечно простым, наедине со своими богатствами.
Так великий человек, гений отказывается от всего слишком человеческого, подходит к той грани, где единственной реальностью становятся боль и страдание.
Гений – это тот, кто сильнее других ощущает высшие и самые утонченные виды страдания, и потому продолжает страдать даже при величайшем облегчении жизни.
Кто переступает через свое страдание, вступает в выси, говорит гёльдерлиновский Гиперион. Но что это за выси? Безумие Свифта, Гёльдерлина, Гоголя?
ИТо же у И. В. Гёте:
Где те немногие, кто век свой познавали,Ни чувств своих, ни мыслей не скрывали,С безумной смелостью к толпе навстречу шли?Их распинали, били, жгли…Или:
Всё даруют боги бесконечныеТем, кто мил им, сполна!Все блаженства бесконечные,Все страданья бесконечные – всё!Только три свидетельства самих великих из бесконечного множества.
Лев Толстой: «Мыслитель и художник никогда не будут спокойно сидеть на олимпийских высотах, как мы привыкли воображать: мыслитель и художник должны страдать вместе с людьми для того, чтобы найти спасение или утешение. Кроме того, он страдает не потому, что он всегда в тревоге и волнении: он мог решить и сказать то, что дало бы людям благо, избавило бы их от страдания, дало бы утешение, а он не так сказал, не так изобразил, как надо; он вовсе не решил и не сказал, а завтра, может, будет поздно – он умрет. И потому страдание и самоотвержение всегда будет уделом мыслителя и художника.
Не тот будет мыслителем и художником, кто воспитывается в заведении, где будто бы делают ученого и художника (собственно же делают губителя науки и искусства), и получает диплом и обеспечение, а тот, кто и рад бы не мыслить и не выражать того, что заложено ему в душу, но не может не делать того, к чему влекут его две непреодолимые силы: внутренняя потребность и требование людей.
Гладких, жуирующих и самодовольных мыслителей и художников не бывает. Духовная деятельность и выражение ее, действительно нужные для других, есть самое тяжелое призвание человека – крест, как выражено в Евангелии. И единственный, несомненный признак присутствия призвания есть самоотвержение, есть жертва собой для проявления вложенной в человека на пользу другим людям силы. Без мук не рождается и духовный плод.
Учить тому, сколько козявок на свете, и рассматривать пятна на солнце, писать романы и оперу – можно не страдая; но учить людей их благу, которое всё только в отвержении от себя и служении другим, и выражать сильно это учение нельзя без отречения.
До тех пор была церковь, пока учителя терпели и страдали, а как только они стали жирны, кончилась их учительская деятельность. «Были попы золотые и чаши деревянные; стали чаши золотые – попы деревянные», – говорит староверческая пословица. Недаром умер Христос на кресте, недаром жертва страдания побеждает всё».
Стефан Цвейг: «Но судьба любит облекать в трагические формы именно жизнь великих людей. На самых могучих пробует она самые могучие свои силы, противопоставляет их планам бессмыслицу событий, пронизывает их жизнь таинственными аллегориями, загромождает их путь препятствиями, дабы укрепить их на пути истинном.
Последние титаны нашего мира – Вагнер, Ницше, Достоевский, Толстой, Стриндберг, все в дополнение к созданным ими художественным произведениям получили в удел драматическую жизнь».