Неравный брак

Берсенева Анна

– Хорошо, тогда – согласен, не могли. Хотя и тогда можно было компромисс поискать. Какой ни есть Приходько, но ведь не горячий же он кавказский мужчина! А потом? – Ларцев смотрел на Юру без малейшего сочувствия. – Полтора года не оперировали после вашего Сахалина – это какими обстоятельствами можно оправдать, Юрий Валентинович? Такой опыт – Армения, Абхазия! – коту под зад! Вам что, не приходилось слышать, что зарывать талант в землю – тяжкий грех? И гордыня, между прочим, грех не меньший, в нем на исповеди каются. Не заставляйте меня говорить банальности, – снова поморщился Ларцев. – От чего

и из-за чего вы отказались? Ведь это как любовь – то, что вам в вашей профессии Богом дано. Думаете, это так-таки всем и дается? Сколько людей каждый день жизнь свою клянут, собираясь на работу, об этом вы не думали? Не стремиться благ земных стяжать – это я понимаю. Хотя и в этом, по-моему, есть свое лукавство, – усмехнулся он. – Еще большой вопрос, что есть земное благо: мешок с деньгами у тебя на горле или спокойный сон. Но ведь вы даже не от благ земных отказались! Ладно, Юрий Валентинович. – Наверное, вид у Юры был такой, что Ларцев наконец смягчился. – Полтора года дурака проваляли – теперь, надеюсь, появитесь в родных пенатах. Светонин, как вы сами понимаете, тоже не горячий кавказский мужчина, с ножом на вас за измену не бросится. Да и я поспособствую.

– Я не совсем все-таки дурака… – ненавидя себя за этот лепет, выговорил Юра.

– Знаю, обезболивающее кололи на дорогах, – хмыкнул Ларцев. – Дело нужное, но, простите мой цинизм, квалификации вам не прибавившее. Ну, здесь-то быстро восстановитесь, – успокаивающе добавил он.

– Я еще записывал кое-что, – как школьник, не выучивший урок, сказал Юра.

– С удовольствием посмотрю ваши записи, когда… – начал Ларцев.

– Юра! – Борька просунул голову в дверь. – Извините, Андрей Семеныч, я на минутку. Пошли быстрее, там журналисты американские.

– Ну и что? – удивился Гринев.

Вскочил со стула он, впрочем, с облегчением: у него даже пот на лбу выступил от этого разговора.

– Пошли, пошли, – поторопил Борис.

Гриневу было чему удивляться. Он и в самом деле считал Годунова гением здравого смысла, и все их пребывание в Чечне это только подтверждало. Борька мгновенно усвоил неписаный кодекс здешнего поведения и бдительно следил за тем, чтобы никто из вверенных ему людей этот кодекс не нарушал.

Появившись в новой местности, сразу же следовало идти «под крышу» главы администрации – и Годунов шел, и договаривался с начальством так, что до сих пор его спасатели нигде не имели осложнений.

Ехать куда-нибудь в горный аул можно было, только если ответственность за безопасность врачей брал на себя какой-нибудь тейповый авторитет. В противном случае ехать не следовало, даже если в этом ауле все население лежало вповалку и просило о помощи.

Если не успел добраться в больницу до наступления комендантского часа – надо было останавливаться там, где застала тебя темнота, и до утра оказывать пострадавшему помощь на месте, хоть и каждая минута дорога. Потому что блокпосты стреляли в темноте по всему, что шевелится, а один труп все-таки лучше, чем два.

И надо было помнить о двусмысленности своего положения: действовали-то они за линией фронта, фактически на территории противника русской армии. Правда, военные ни в чем не чинили препятствий, но ясно было, что армейская разведка следит

за всеми передвижениями спасателей Красного Креста. Другое дело, что за десяток бинтов или за лосьон от чесотки ребята на блокпостах готовы были пропустить врачей куда угодно: бинты выдавали по одному в неделю на блокпост, а от чесотки и вшей мучилась вся армия.

Одним из пунктов этого кодекса безопасности было: не иметь никаких дел с журналистами. Журналисты – это политика, а любой человек, связанный с политикой, подвергался в Чечне смертельной опасности. Потому Юра и удивился Борькиному приглашению.

– У них спутниковый телефон с собой, – объяснил Годунов, пока они шли по ведущей за поселок дороге. – Здесь же обычные сотовые не фурычат. Домой звякнешь, плохо, что ли?

Юра сразу ускорил шаг.

Журналисты оказались хоть и американские, но русского происхождения, зря он вспоминал по дороге английские слова. Правда, похоже было, что мужчина со шкиперской бородкой, возившийся с чемоданчиком спутниковой связи, жил в Америке много лет и впервые посетил родину.

– Извините, вы не знаете, где здесь север? – спросил он Гринева с Годуновым. – Нам надо направить антенну на север.

– Усман! – тут же окликнул Борис проходившего вдалеке чеченца. – Север где у вас?

– Там, – махнул рукой Усман.

– Да, как же я не сообразил, – уважительно кивнул журналист. – Он же в любом месте ориентируется, потому что знает, где восток: у него есть чувство молитвы…

– При чем тут молитва? – хмыкнул Годунов. – Он «Аллах акбар» год назад первый раз услышал, и то по телевизору. Живет он тут, вот и знает.

– Назовите номер, Юрий, – предложил журналист. – Я наберу.

– Сколько я могу говорить? – с колотящимся сердцем спросил Гринев.

Он не звонил домой ни разу за все это время; только в самом начале, из Слепцовска. Просто возможности не было.

– На ваше усмотрение, – вежливо ответил американец, передавая Гриневу трубку и отходя в сторону. – Нас не очень стесняют в средствах.

Трубку в Москве подняли после шестого гудка.

– Авво! – услышал Юра; Полинка что-то жевала. – Шушаю!

– Ты дома? – спросил он, стараясь говорить спокойнее. – В гости зашла, мадемуазель Полин?

– Ой! – Полинка взвизгнула так, что у него в ухе зазвенело, и, кажется, выплюнула то, что было у нее во рту. – Юрка, ты откуда звонишь?!

– Не из Москвы, – улыбнулся он. – Полиночка, как у вас дела, скажи быстро. Кто дома?

– Да никого дома! – закричала она. – Папа на работе, мама в магазин пошла. А я же теперь опять здесь живу, потому что… Ой, да какая разница! Юра, ты… Это у тебя как дела?!

– Да все в порядке, Полин, говори, как у вас, – поторопил он. – Продала гарсоньерку?

– Ой, Юр, что было! – снова завопила она. – Продала, продала, тому как раз, который из Чертанова. Сам рыжий, почти как я, и кота рыжего еще мне притащил, представляешь?

– Представляю. – Он не удержался от улыбки. – А деньги вы отдали?

– Браткам-то? Отдали! С папой ездили отдавать и еще с дядей Маратом, другом его, помнишь? Ой, Юр, что папа сказал, когда узнал, не могу тебе передать!

– Да уж, – хмыкнул он, – нетрудно догадаться. Но все же в порядке?