Нерчинская каторга. Земной ад глазами проповедника
Шрифт:
Милые мои сестры! Вступите на поприще покаяния, – и вы спасетесь! Перемените вашу жизнь, – и вы освятитесь; сбросьте всю тяжесть ваших преступлений и возложите вместо нее на себя иго Христово, – и вы обновитесь, возродитесь и будете новою тварью во Христе!
– Каемся, каемся и хотим сейчас, сейчас хотим каяться! – исступленно кричат арестантки.
К моему горлу подкатывают слезы.
– Смотря на ваше раскаяние, я не могу говорить, жалость сердца моего кладет на мои уста печать молчания. (Пауза). Возлюбленные мои матери и сестры, если такое пламенное
Арестантки не удержались, они начали открыто каяться в своих преступлениях; некоторые даже падали в истерику. К сожалению, в это время при мне не было священника – он был вызван из Зерентуя уже на второй день. Собрав их, он прочел разрешительную молитву, а на следующий день совершил в палате Литургию и всех их причастил Божественными Дарами. После окончания Божественной Литургии меня пригласили к себе на беседу политические арестанты. Придя к ним, я застал их сильно спорящими между собою. Спор их был по поводу моей речи.
Я поздоровался с ними, они предложили мне сесть. Я по следовал ихнему предложению. Некоторые сели вокруг меня, а другие кто на пол сел, кто стоял. Их было чело век около двадцати. Одна из них, лет сорока брюнетка с нависшими бровями, с тонкими губами, по-видимому с большой волей и сильным характером женщина; она села против меня и сказала:
– Мы вас пригласили, чтобы побеседовать с вами.
Я ответил ей:
– С большим удовольствием.
– Так вот, нам хочется знать: может ли Евангелие быть общественной жизнью? – спросила меня эта женщина.
– Вы хотите сказать: может ли Евангелие быть нормативной программой для общественной жизни? – поправил я ее.
– Так, так, – улыбаясь, ответила она мне.
– Да, – сказал я.
– Будьте так любезны, укажите и объясните нам эти места в Евангелии, – сказала арестантка.
Я вынул Евангелие из кармана, открыл Нагорную проповедь Христа и начал ее читать им. К моему удивлению, они с жадностью ловили каждое слово и принимали в сердца свои. Когда я прочел всю Нагорную проповедь, тогда некоторые из них не выдержали и, обратившись к брюнетке, с жаром начали ей говорить:
– Вот видите, вы спорили с нами, доказывая нам, что Евангелие – книга утопическая, что в ней есть только одни сплошные легенды о Христе и только.
– Что же, я ведь давно читала Евангелие, когда была еще в гимназии, поэтому, мне простительно, я все перезабыла, – тихо, но отчетливо, в оправдание себе сказала арестантка.
– Нет! – горячо кричала одна шатенка. – Вы всегда хотите, чтобы все было по-вашему!
– Знамо дело, – поддерживала шатенку блондинка, – коли не знаешь, ну и молчи, а то ведь, подишь ты, зарубила на своем: мол, в Евангелии-то нет такого учения, а оно как раз выходит, что есть!
Брюнетка упорно молчала и ничего им не отвечала.
– Скажите, что такое «нищие духом», – с достоинством спросила меня брюнетка.
– Ради Христа добровольно отрекшиеся от своего «я», – сказал я ей.
– А плачущие? – снова спросила она.
– Кающиеся грешники, – ответил я.
– Позвольте мне ваше Евангелие, – попросила арестантка.
Она взяла его в руки и, водя пальцем по странице, тихо стала читать:
– «Блаженны кроткие…» – это я знаю. «Блаженны милостивые…» – и это знаю. «Блаженны чистые сердцем…» – это я и знаю и не знаю.
– Как это понять точно и правильно? – спросила она.
– Чистые сердцем – святые, подвижники, всегда стремящиеся во всем исполнять волю Господа, подражающие жизни Христа, живущие уставами евангельской нравственности.
– Так, – произнесла она. – «Блаженны миротворцы…» – тихо проговорила она. – Это я как-то мало понимаю.
– Это, во-первых, те, которые, в себе самих всегда стараются сохранить ненарушаемый любовный мир между собою и Христом; во-вторых, это те, которые между собою и другими людьми сохраняют тот же ненарушимый мир; и, в-третьих, это те, которые отрицают войну, отрицают вообще всякое насилие, всякую смертную казнь и не только отрицают, но всенародно словом и делом стараются в человечестве непрестанно сеять мир, мир и мир! – сказал я.
– Ну, дальше, – сама себе сказала брюнетка. – «Блаженны изгнанные за правду…» Скажите, какую здесь Евангелие подразумевает правду? – спросила меня арестантка.
– Самого Христа и евангельское учение, – ответил я.
– А тут нет разве места политической правде? – серьезно спросила меня брюнетка, не сводя с меня своих черных глаз.
– Нет, – ответил я.
– Почему? – возразила она.
– Потому что вообще политическая правда есть стремление к власти, а власть, как власть, есть насилие. Насилие же само по себе есть ужасное зло.
– Екатерина Васильевна! Где она? Екатерина Васильевна! – возбужденно кричала брюнетка. – Екатерина Васильевна!
– Я здесь, здесь, – ответила пожилая арестантка.
– Поздравляю вас!
– С чем? – удивленно смотрит на нее старая Екатерина Васильевна.
– Как с чем? Вы слышали, что этот молодой проповедник сказал? Он не признает никакой власти, он считает всякую власть насилием, злом. Он анархист, как и вы, – развязно сказала брюнетка.
– Я его с большим вниманием и интересом слушаю, – ответила Екатерина Васильевна.
– Ну так вот, мы будем знать теперь, что вы, молодой проповедник, по своим убеждениям – анархист! – тоном важности сказала брюнетка.
– «Блаженны вы», – растянуто читает арестантка, – «когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня…»
Прочитав это, она быстро спросила меня:
– Христос – Бог. Как же можно злословить за Него людей, признающих Его своим Богом? Разве это можно?
– Всякий безбожник является прежде всего самым ярым врагом Христа; а поскольку он является таковым по отношению ко Христу, постольку он и ненавидит христиан и злословит их, – сказал я.