Нерон. Царство антихриста
Шрифт:
Сенека пошел к жене и друзьям.
— Я не могу выразить вам свою признательность, меня лишают этого права, — сказал он. — В память о себе я оставляю вам историю моей жизни, моей верной дружбы и свой образ.
Паулина, Барин и Петр не могли сдержать слез. Вначале он упрекал их, затем тон его смягчился.
Разве их поведение, внушал Сенека, сообразно той философии, которой он учил их? Разве они не согласны с тем, что удары судьбы следует принимать со смирением? Разве сомневаются, что Нерон, который не останавливался даже перед убийством близких, доведет свое злодеяние до конца? Значит, нужно сохранять спокойствие и ясность мысли.
Учитель обнял свою жену, и на его лице появилось то, что Барин и Петр называли волнением. Он прощался с Паулиной, которая, рыдая и цепляясь за мужа, твердила, что хочет умереть вместе с ним. Петр, Барин и рабы помогли мне восстановить последние слова Сенеки, когда, уступив жене, он сказал:
— На протяжении всей жизни я старался показать тебе, сколь она может быть прекрасна; ты же предпочитаешь славную смерть. Я не могу лишить тебя этого права. Столь мужественная кончина свидетельствует, что в твоем сердце не меньше твердости, чем в моем. Твой уход из жизни даже более славен!
И он вскрыл вены на руках себе и ей.
Из его немолодого, к тому же сильно ослабевшего тела кровь уходила медленно. Сенека наклонился, его рука твердо держала острый кинжал. Он вонзил его в ноги — у щиколотки и под коленом. Закусил губу, чтобы не стонать. Его лицо побледнело и исказилось.
Учитель посмотрел на жену, чья кровь толчками вытекала из разрезанных рук. Ему стало страшно, что их страдания окажутся невыносимыми друг для друга, и попросил перенести его в одну из комнат, где он хотел продиктовать Петру и Барину свои последние мысли.
Мне они неизвестны. Но скорее всего, сходны с теми, что содержатся в его письме ко мне.
В это время солдаты и вольноотпущенники суетились вокруг Паулины.
Гавий Сильван получил приказ Нерона спасти ее, поскольку лишняя смерть могла запятнать императора, испортить его триумф над заговорщиками и послужить славе Сенеки. Паулине перебинтовали руки и силой заставили выпить лекарства. Однако ее лицо и тело оставались мертвенно бледными. И когда я увидел ее, распростертую и недвижимую, с остановившимся взглядом, мне показалось, что, хотя тело ее и не умерло, жизнь из него ушла.
Жена не присутствовала при последних мгновениях жизни Сенеки.
Его агония была долгой. Казалось, смерть наслаждается своей победой.
Сенека медленно поднял руку и попросил врача дать ему приготовленный заранее яд, тот самый, что помогал умирать людям, приговоренным афинским судом. И вот теперь настой цикуты пришлось выпить моему учителю. Однако тело его не желало умирать, и чтобы поторопить его, он попросил положить его в горячую ванну, где наконец и умер.
Прощай, учитель, пастырь моих мыслей. Прощай, Сенека.
Я еще раз приходил в его римское жилище. Говорили, что Нерон положил на него глаз. Прошелся по аллее, по которой мы столько раз гуляли вместе. Остановился перед статуей Аполлона, свидетельницей наших бесед.
По Риму распространился слух, что на руинах разоблаченного заговора зрел другой: преторианцы, трибун Сибрий Флав и центурион Аспер намеревались, покончив с Нероном, устранить и самого Пизона, чтобы передать бразды правления империей Сенеке. Философ не имел ни малейшего отношения к преступлениям императора и, напротив, своей мудростью, стремлением к умеренности и милосердию, уважением к традициям вознес себя в ранг самых достойных мужей Рима, хотя ни о чем подобном он и не мечтал.
Нерон правил. А Сенека пытался давать ему советы, стараясь помешать развиться его дурным наклонностям, потому что хорошо знал необузданную и развращенную натуру молодого императора.
Нерон продолжал править, но теперь уже никто и ничто не могло положить предел его безумию.
Месть Нерона обошла меня стороной, хотя он знал — и его шпионы уж конечно напоминали ему, — что я был другом и учеником Сенеки.
В отличие от многих великих римлян я не просил его о пощаде. И не благодарил за смерть своих близких, как это делали многие богатые сограждане.
Убийства были столь массовыми, что повсюду в городе можно было видеть похоронные процессии. Дома казненных преторианцев украшались лавровыми ветками, как в дни военных побед. Домочадцы убитых делали вид, будто гордятся тем, что карающий меч императора пал на их друзей или родственников, выделив их семейство из числа прочих. Я видел, как эти перепуганные люди теснились у трона, чтобы поцеловать руку Нерона, как будто перед ними было божество.
Один консул даже выдвинул в сенате предложение построить храм бога Нерона. Но император отказался, зная, что такие почести воздаются лишь усопшим владыкам: он опасался, как бы этот храм не стал предзнаменованием его скорой смерти. Однако он согласился, чтобы апрель переименовали в «месяц Нерона», и освятил в храме Юпитера-мстителя кинжал, которым Сцевин намеревался убить его.
С презрительной улыбкой выслушивал он верноподданнические речи сенаторов, которым объявил о разгроме заговора и о том, что он убивал, лишь защищая себя и стараясь спасти империю.
А когда сенатор Юний Галлион, старший брат Сенеки, встал и со слезами на глазах стал умолять сохранить ему жизнь, и запятнал себя позором, обвинив своего младшего брата в том, что он желал смерти императору, Нерон покинул сенат, не дослушав труса.
То, что я был еще жив, удивляло меня.
Увидев трибуна Варена, командующего когортами германцев в преторианской гвардии Нерона, появившегося в вестибюле моего дома в Капуе, я подумал, что в обличии этого солдата в шлеме, ступавшего медленно, положив руку на рукоять меча, в мое жилище вошла смерть.
Кинжалы, чтобы вскрыть вены, и флаконы с ядом были у меня наготове. Мой управляющий, вольноотпущенник Нолис, моя возлюбленная Сала, тоже бывшая рабыня, и хирург-грек Синирас были рядом со мной. На их лицах читались страх и отчаяние.