Нерушимое
Шрифт:
Во многих формах проистекает такое поганое пустословие. Оно засоряет семейный быт, оно ожесточает сердца, наконец, оно загрязняет само пространство, ибо всякий звук не только не умирает, но претворяется и далеко, и высоко. Бывает, что в семейном обиходе добровольно полагается штраф за произнесение бранного слова. Это хороший обычай. Не мешало бы так же добровольно установлять пеню и за всякое пустословие. Чем же можно обусловить пределы пустословий? Определить это совсем не так трудно. Если человек может формулировать, с какою именно значительною целью он нечто сказал, то это уже не будет пустословием. Но если опять произойдет сакраментальное «просто так», или «я не подумал» – то
Не молчальниками ли сделаться? Так, может быть, скажет человек, избегающий ответственности за говоримое им. Это было бы, прежде всего, трусливо, а всякая трусость уже будет невежеством. Казалось бы, насколько много дано всем, настолько богато и щедро все земное и Надземное, что не хватит времени взаимно утвердиться в этих прекрасных дарах. От привычки будет зависеть, чтобы время не тратилось на пустую болтовню и на безмыслие.
Возможно ли вообще состояние безмыслия? Поистине, заставить себя не мыслить еще труднее, нежели заставить себя думать. Мысль есть такое неотъемлемое, постоянное условие бытия, что нужно какое-то неестественное опьянение, чтобы организм пришел в состояние комы.
Когда люди сызмальства приучаются к значительному собеседованию и постоянному мышлению, то в этом естественном состоянии они получают истинную радость. Жизнь их наполняется значительностью. Каждый день и каждый час они могут дать себе отчет, что нечто созидательное исполнено.
Не раз говорилось, что и само сонное состояние не есть безмыслие. Во сне соприкасаются с тонким миром, во сне многому научаются и пробуждаются не только обновленными физически, как полагают, но и обогащенными духовно. Вероятно, многие замечали, что, засыпая с какою-то благою мыслью, они просыпались утром, мысленно твердя разрешение этой же мысли, очень часто в форме четкой и новой для них самих. Работа мысли безгранична.
Если эта область мысленной энергии так возвышенна и благородна, то имеем ли право засорять ее безмыслием и сорняком пустословия? Это само собою казалось бы понятно, но все же должно быть начертано на скрижалях каждого просветительного учреждения и во всем быту государственном, общественном и семейном. Сейчас время трудное. Тем более нужно осознавать, где притаилось все сорное и вредительское.
Маски притворства и лицемерия многолики. Подлинность и простота должны быть применяемы во всем их настоящем, ответственном значении. Это вовсе не отвлеченность, но та простая ответственность перед бытием, которая составляет долг каждого человека. И совсем нетрудно при исполнении этого высокого долга, прежде всего, отказаться от пустословия, от этого сорняка, от этого пожирателя ценностей времени. Один такой отказ уже внесет в жизнь ту значительность, которая созвучит со всем прекрасным, Надземным и Вечным.
Архивы
Всем памятно, что случилось в «Мейстерзингерах» с Бекмейстером, похитившим отрывочные записки Ганса Закса. Низкий ум похитителя хотел воспользоваться отрывочными заметками, механически склеил их и получил общественное позорное осуждение. Часто так бывает с использованием отрывочных записей, которых много остается во всевозможных архивах.
Мне приходилось не однажды разбирать частные и общественные архивы, и невольно являлась мысль: какое смущение умов произошло бы, если опубликовать все эти отрывочные, истертые жизнью заметки? Не только в частных письмах, но и в документах учреждений получается такое множество невольных криптограмм, что, склеив их механически,
Ужасно подумать, что исторические выводы нередко основываются на таких же случайных отрывках. Историк глубокомысленно замечает: «Летописец не упоминает о том-то и том-то, значит, этого обстоятельства не было», или «Посольство было принято в такой-то палате, значит, именно этому посольству была оказана исключительная честь». Можно приводить до бесконечности всякие такие условные выводы. На деле же оказалось бы совсем иначе. Могло оказаться, что летописец не вписал какое-то обстоятельство просто потому, что его позвали к трапезе в это время, а посольство было принято в важной палате, ибо в обычном помещении в это время производилась перестройка. Мало ли почему слагались иногда самые странные, трудно объяснимые в веках, обстоятельства.
Известен случай, когда высочайшее утверждение, посланное с курьером во дворец, последовало через три часа времени. Впоследствии исследователь мог бы заметить, что государь настолько был заинтересован этим документом и настолько спешил с ним, что подписал его немедленно. На деле же эпизод выглядел совершенно иначе. Курьер, родственник личного камердинера государя, передал портфель ему, а тот, заметив государя на прогулке в саду, признал возможным немедленно дать документ к подписи, и подпись была дана.
Из личных наблюдений можно бы привести многие факты, которые в глазах дальнего исследователя могли бы звучать совершенно иначе и могли бы вызвать глубокомысленные заключения. Вовсе не хочу вдаваться в тему о значении случая в жизни народов. Всем известны эпизоды, когда битвы выигрывались или проигрывались из-за насморка главнокомандующего. Так же точно известны потрясения государственные, происшедшие по глухоте какого-либо председателя совета. Мало ли что бывает. Мы вовсе не хотим заниматься опрокидыванием некоторых заключений исследователей, которым и без того приходится нередко изменять свое мнение перед лицом новых фактов.
Совсем о другом хочу писать Вам. Нужно хранить в большом порядке архивы. Не только в механическом порядке, но и блюсти, чтобы не оказалось в них каких-то случайностей, могущих вводить кого-то потом в заблуждение. Когда представляешь себе целые шкафы переписок, происходящих с разными странами, то можно себе представить, как некий историограф общественных течений будет поставлен в тупик перед этим огромным количеством иногда как бы разнородных устремлений и назначений. Кроме того, многие имена для сокращения пишутся уменьшительно или обозначаются одними буквами – сколько недоразумений может произойти от одного сходства этих букв. Потому следует в некоторых случаях, оставляя документ в архиве, сразу же пояснять, хотя бы кратко, обстоятельства, которые могли бы представлять собою какие-либо затруднения в будущем.
Случалось видеть, как или в шутку, или злоумышленно, иногда подставлялись отрывочные цитаты. При желании, конечно, можно даже из любого документа дать самое странное сочетание отрывков. Также следует не только на оригиналах, но и на всех копиях, исправлять случившиеся описки. Помню, как однажды из-за одной буквы произошла крупная обида. Сабанеев был назван Сабакеевым и, конечно, навсегда усмотрел в этой описке умышленное оскорбление. Часто в оригиналах описки исправляются, а в архивных копиях они остаются, вводя кого-то в заблуждение. К тому же еще прибавляются опечатки, происходящие даже в правительственных приказах. Каждому из нас, наверное, памятны такие опечатки в приказах, которые могли порождать целые как личные, так и общественные затруднения. Примеры налицо.