Несбывшаяся любовь императора
Шрифт:
Наталья Васильевна оскалилась от бессильной ярости. Сейчас она поняла, что в ее душе уже не осталось никакой любви к этому человеку, о котором она так мечтала. О, как хотела она сейчас хоть на миг побыть самой собой, бросить ему в лицо признание, что он ей вовсе не нужен, что ей нужны только деньги, путь к которым загораживает эта проклятая Асенкова!..
Однако Наталья Васильевна приняла самый покорный вид, опустила голову и молчала.
Скорский усмехнулся:
– Я вас прекрасно понимаю. Все мысли, которые мечутся сейчас в вашей голове, все чувства, которые раздирают ваше сердце, написаны на вашем лице. Вы меня ненавидите. И я этому очень рад. Если бы все еще любили меня, то принялись бы оскорблять. Значит, вы запомнили мои слова там, в саду, мол, ничто не возбуждает меня так, как брань, и ничто не охлаждает так, как смирение и молчание.
Наталья Васильевна готова была наброситься на него, но не для объятий и поцелуев, а чтобы разорвать в клочки. Он снова разглядел все ее тайные помыслы, он видел ее насквозь!
– Будьте осторожны и держитесь подальше от Асенковой, – проговорил Скорский, поворачиваясь к двери. – Если с ней хоть что-то случится… Если с ней хоть что-то случится, я не стану медлить с тем, чтобы уничтожить вас, где бы я ни оказался в эту минуту!
Он вышел вон из этого кошмарного дома и вздохнул с облегчением, вспомнив, что его ждет экипаж. У него не было никаких решительно сил. Полное опустошение овладело его душой и сердцем. Угроза Наталье Васильевне, чтобы та не смела причинить вред Варе, была последней услугой, которую он мог оказать той, которую любил так нежно, смиренно и преданно. А ведь не в его натуре было слишком долго взирать на недоступные звезды.
Недоступные? Так ли это?
Скорский был опытным любовником. Встречи и разлуки с женщинами составляли смысл его жизни. Не только он бросал – его тоже бросали, мимо него тоже проходили равнодушно, и он научился безошибочно угадывать, когда в сердце женщины начинал царить другой. Он угадывал, что Варино сердце больше не принадлежит ему, потому что принадлежит другому. Собственно, догадывался он об этом со дня ее дебюта, просто не мог окончательно поверить в то, что она так глупа и наивна, что позволила себе влюбиться в императора. Впрочем, Скорскому было известно, что в государя влюблялись многие дамы, причем довольно пылко. Однако пылкость не зажигала чувств этого неукротимо похотливого, но в то же время редкостно сдержанного мужчины. Императору нужно было именно то, что отталкивало Григория Скорского: полная недоступность женщины.
Ну, тогда у Варвары Асенковой нет никаких надежд, ведь она только что в голос не кричит о своей любви!
Скорскому доставила мгновенное удовольствие мысль о том, что Варя станет так же страдать от неразделенной любви, как страдал он, однако эта мысль была последней данью его былому чувству.
Он вздохнул, чувствуя себя странно свободным и излеченным. И постепенно сознанием его завладела мысль, которая давно являлась к нему подспудно и которую он гнал от себя, – об отставке от дворцовых обязанностей и переходе в военную службу. А Григорий Скорский всегда славился тем, что мгновенно претворял в жизнь свои решения.
Белые ночи и прежде-то вызывали у Вари Асенковой ощущение тревоги и сильной усталости, а в этом году она почувствовала себя совсем больной. Затревожилась маменька, затревожились врачи, да и самой ей стало настолько плохо, что она задумала попросить об отпуске. И этот отпуск ей был предоставлен – для проведения его в Ораниенбауме, куда она была приглашена великим князем Михаилом Павловичем и его женой (дворцы и парки Ораниенбаума принадлежали им, да и вообще на этот уездный город они смотрели как на свою собственность). Елена Павловна не скрывала своего восхищения актрисой Асенковой и всячески протежировала ей, особенно после того, как, наблюдая за мужем, убедилась, что он совершенно охладел к Варе и теперь она интересует его как актриса. Михаил Павлович боялся мелких бытовых скандальчиков даже больше, чем войн, а эти скандальчики теперь составляли неотъемлемую часть репутации Вари, но при этом она оставалась великолепной актрисой, которой лестно было покровительствовать. Вот так она и оказалась в Павловске. Однако накануне отъезда туда Варе пришлось вместе со всей труппой отправиться в Петергоф: отдыхающие там император с семьей пожелали увидеть водевиль «Ложа первого яруса, или Последний дебют Тальони», написанный Василием Каратыгиным. Это был забавный пустячок, по отзыву самого автора, высмеивающий рабское преклонение перед всем иностранным, и за это он очень нравился патриотически настроенному императору.
Принята труппа была весьма любезно, и однажды Николай Павлович даже представил актрису Асенкову императрице – это случилось в саду, на прогулке.
– Вы очень талантливы, – с холодноватой любезностью сказала Александра Федоровна. – Сожалею, что не имела возможности увидеть вас в «Гамлете», говорят, ваша бедняжка Офелия была необыкновенно хороша, но я не большая любительница Шекспира. Зато я отлично помню вас в «Эсмеральде». – Она оперлась на руку мужа и улыбнулась.
Воистину – sapienti sat… Варя сделала реверанс, чтобы иметь возможность спрятать глаза, которые начали наливаться слезами. Но она все-таки была актриса, хорошая актриса, и справилась с собой.
Николай Павлович смотрел на Варю. Она стала еще красивее, эта девочка, и вскружила голову многим мужчинам. До него доходили слухи, которые его больше никак не задевали. Ему приятно смотреть на нее – но вот уж не более! Очень глупо, что она слишком много возомнила о себе из-за тех несчастных серег… Он решительно не считал, что хоть косвенно виновен в этом! Жаль, что Александрине взбрела в голову эта причуда: непременно познакомиться с Асенковой. Неужели до нее дошли нелепые выдумки о том, что ее муж делал авансы именно этой актрисе – авансы, которые она якобы не пожелала принять? Да ведь все было решительно наоборот!
Какая глупость… Разве Александрина не знает, что одна царит в его сердце? Все остальные, в том числе эта Асенкова, какой бы там хорошей актрисой ее ни считали, – не более чем мимолетные развлечения. Кроме другой Варвары, конечно. О Боже! Да что он, не понимает: девочка, о которой то рассказывают всякие гадости, то превозносят как оплот добродетели, со всех ног бросилась бы отдаваться царю, лишь бы он поманил?! Твердыня ее добродетели была бы разрушена одним намеком. Но все дело в том, что делать этого намека ему не хочется.
Все-таки устойчивая репутация – довольно забавная штука. Если тебя называют первым кавалером империи, это как бы само собой подразумевает, что ты непременно станешь волочиться за всякой мало-мальски привлекательной рожицей. Однако же и самомнение у этой маленькой девочки, если она воображает, что ее может возжелать государь!
Вообще женщины глупы, сие давно известно и не нами открыто. Все, все глупы, даже лучшие из них, даже Александрина. Решить, будто мужу нужна эта… комедиантка?!
О Боже!
Он отвел глаза от склоненной головы Асенковой и повел жену дальше по парку.
Александра Федоровна после этой незначащей встречи почувствовала себя гораздо спокойнее, а Варя Асенкова уехала в Ораниенбаум совсем больная.
Честно говоря, это место совсем не подходило для человека, у которого слабые легкие. Постоянная сырость, холодные туманы утром и вечером, резкий ветер с моря… Провести месяц в Ораниенбауме – это было почти то же самое, что остаться на лето в Петербурге. Уж лучше бы она не уезжала! Быть может, ее постоянное присутствие удержало бы дирекцию от того, чтобы отдать многие ее роли Надежде Самойловой.