Несбывшаяся весна
Шрифт:
Он еще не сообразил толком, как сможет использовать Ольгу в поисках Контролера, однако не сомневался, что за ту неделю, которую проведет в командировке, успеет все толком обдумать.
Ну что ж, это правда – он придумал отличный ход! И предпринял кое-какие шаги… он сделал кое-что, чтобы заслужить доверие Ольги. Теперь она не могла отказаться выполнить его просьбу! Однако каково же было изумление Полякова, когда, вернувшись, он не застал Ольгу в Энске. За эти несколько дней она умудрилась отправиться в рейс парохода «Александр Бородин» – плавучего госпиталя. Причем Полякову удалось выяснить, что пошла Ольга на СТС добровольно, более того – просто умоляла, чтобы
Поляков не сомневался насчет мотивов поступка девушки. Мотивом был он. Встречи с ним Ольга боялась больше смерти.
Да… да, не только она играла роковую роль в его жизни. Поляков в ее жизни играл совершенно такую же роль!
Ну и что ему делать, если она погибнет в рейсе? Как жить дальше?
Поляков не знал.
И душа его, которая только что обрела успокоение, вновь заныла в тоске.
– Они же видят наши знаки! Они же видят красный крест!
Сначала люди возмущенно кричали, даже грозили небу, с которого так и лился свинцовый дождь. Потом поняли, что это бессмысленно.
Остался позади Сталинград, приблизились к Камышину, и тут «Александра Бородина» накрыло. Сначала их бомбили, потом начали обстреливать из пулеметов. Вокруг вскипали пенные столбы, волны окатывали палубу, вылетали стекла иллюминаторов, но прямых попаданий бомбами пока не было.
Пулемет промахивался реже. Всех раненых с палуб унесли в каюты и трюмы, где и так царила страшная теснота. Сестрам уже негде было ступить между телами.
Ольга спустилась в трюм, устало оглядывалась в полутьме. Качало страшно – то шторм сразу после взрыва, то штиль, когда волна утихала, но сейчас было не до морской болезни.
– Пить, сестра, пить… – завел чей-то голос. – Пить мне дайте…
– Помолчи! – прикрикнули суеверно из другого угла. – А то нас всех так напоят камышинской водицей, что захлебнемся!
Раненый замолчал.
– Потопят нас… потопят… – простонал кто-то. – Баки пробьют… или загоримся!
– Метелица здесь? – послышался сверху голос капитана корабля. – Не видели начальника?
– Не знаю, – отозвалась Ольга, подняв голову. – Наверное, в какой-нибудь каюте.
– Оля Аксакова, ты? – узнал ее капитан. – Сбегай, поищи товарища майора, скажи, я попытаюсь причалить к берегу. Там низко деревья нависли, может, укроемся. А то порвут нас эти стервятники на части, точно! Как бы не пойти ко дну. Давай найди ее быстренько, только будь осторожна.
И он поднялся на палубу. Ольга за ним.
Капитан опрометью проскочил в рубку, удачно увернувшись от хлесткой очереди, а она побежала по каютам.
Серафима Серафимовна нашлась наконец – она помогала сестрам перевязывать новые, уже пулеметные ранения.
– К берегу? – вскинула она густые черные брови и осторожно приблизилась к иллюминатору, но досадливо нахмурилась. Стекла давно разлетелись вдребезги, иллюминаторы заткнули подушками, из которых летели перья. – Черт, не высунешься… Ну ладно, капитан на судне первый после бога, не будем с ним спорить. Только боюсь, у берега мы станем неподвижной мишенью.
– Он говорит, там деревья низко нависают, прикроют нас, – пояснила Ольга.
– Деревья? – недоверчиво повторила Серафима Серафимовна. – Яблоня, матушка, спрячь меня? Помнишь, как в сказке «Гуси-лебеди»? Девочка яблоню просит: укрой, мол, меня, а то гуси-лебеди нагонят, братца отнимут. А та говорит: «Съешь моего лесного яблочка, тогда спрячу!» Вот же пакостница яблоня была, а? Меня ее слова
Оля смотрела на майора Метелицу во все глаза.
– Чего вытаращилась? – усмехнулась та. – Что ж, ты думаешь, я только «Медицинский журнал» читаю, где способы давать наркоз описаны? У меня дочка, между прочим, есть, ей только семь лет. Вот я и читаю ей сказки… когда дома бываю… Жаль, что редко. Ну ладно, что-то я отвлеклась. К берегу, под деревья… Да чтобы наше плавучее корыто прикрыть, нужны целые джунгли. Рано или поздно попадется фашист с метким глазом и продырявит нам корму. Вот тут-то наши топливные баки и загорятся. А все же капитан прав: дальше по Волге идти нельзя, значит, будем причаливать. Но ждать смерти на пароходе не останемся. Нужно готовиться к эвакуации.
– Что? – встревоженно спросил кто-то из раненых, лежащих прямо на полу, у ног майора.
Серафима Серафимовна посмотрела вниз и осторожно переступила:
– Попросту говоря, на берег вас, ребята, будем переносить.
«Первый после бога», узнав о решении Метелицы, только тихонько выругался, но спорить не стал. Да что проку? И ему было ясно, что начальник госпиталя права.
Серафима Серафимовна встала рядом с ним на капитанский мостик и руководила выгрузкой.
Ольга думала, это будет длиться вечно. Она знала, что на СТС находится примерно пятьсот раненых, но сейчас казалось, что их вообще бессчетное количество. Кто-то из бойцов мог идти сам, кого-то приходилось поддерживать, но в основном носилки, носилки… Сколько – тридцать, сорок, пятьдесят носилок пришлось на каждую сестру? Ольга потеряла счет времени и едва передвигала ноги. Людей укладывали на срубленные ветки (Ольга с тоской вспомнила лапник, на котором спала в Кузнечной пристани) и возвращались за новыми. А самолеты налетали снова и снова. На «Александре Бородине» было убито несколько матросов. Наконец-то пришла милосердная ночь, и темнота скрыла израненный пароход и до полусмерти уставших людей.
Теперь и Серафима Серафимовна тоже сошла на берег и позволила девушкам прилечь до утра.
– Вот если бы завтра были тучи! – пробормотала Ольга, падая где стояла.
– Но только не дождь, нам же нечем их укрыть, – отозвалась медсестра Аля Самарина, которая прикорнула рядом. – Тяжелые, низкие тучи без дождя – вот что нам нужно.
– Хорошо, – согласилась Ольга, еле шевеля губами от усталости. – Но потом, когда мы закончим погрузку всех на пароход, пусть начинается дождь. И не прекращается до самого до Сара…
Она умолкла.
– Что? – сонно пробормотала Аля. – Что ты говоришь, Олечка?
Но та молчала – уснула на полуслове!
В эту ночь впервые за долгое, очень долгое время приснилась ей мама. Но не такая, какой она была накануне ареста и какой запомнила ее Оля, а совсем молоденькой – даже младше своей двадцатипятилетней дочери. Сашеньке Русановой в Олином сне было лет семнадцать, не больше. В бледно-зеленом платье с глубоким декольте – том самом, о котором рассказывала тетя Люба, – она шла впереди Ольги по какому-то заснеженному полю, которое никак было не перейти, но она шла да шла, приподнимая легкий подол платья, а Ольга тащилась следом, ставя ноги в ее старательно протоптанные, маленькие следы. Потом мама исчезла, и впереди перед Ольгой уже не было человека, который прокладывал бы ей путь, она не видела конца этого пути, однако точно знала, что рано или поздно выберется, выберется из этой стужи, из этой беспросветной снежной дали, из этой метели, которая бьет в лицо.