Несъедобное время
Шрифт:
Мы не договорили, старая высотка рухнула, мы успели вырваться из этой реальности в последние секунды, когда потолок уже готов был лечь на наши спины, вырывались бегом, второпях, некогда было выбирать времена и миры, разбежались кто куда, а потом я не видел его долго, очень долго, годы, наверное, уже начал сомневаться, жив ли он.
Райтер.
Я ничего про него узнать не успел, только одно – его звали Райтер. А ведь Райтер не просто Райтер, где он живет, что любит, что ненавидит, чем интересуется, что ест… Уж на что я не вправе что-то выбирать, я же машина, что с меня возьмешь, и то люблю фантастику и войны, а всякие там любовные истории терпеть
…что я говорю, какие красные нити, к тому времени уже давным-давно не было никаких красных нитей, истории метались в пространстве вариантов, как бешеные, я не успевал их ловить. Вернее, не истории в пространстве, а мысли в его мозгу… в чьем мозгу – я не знал, этого никто не знал, мы не могли выбраться туда, за границы нашей вселенной. Тем более странно было, когда Райтер сказал мне:
– Он людей убивает.
Вот так – ни здрассьте, ни как дела, увидел меня после многолетней разлуки в каком-то мире, где никогда не было людей, на какой-то планете, где были города, вот так, людей не было, города были, я не понимал, откуда, зачем, почему – тут я снова встретился с Райтером, он вышел из высоченного храма и сказал:
– Он людей убивает.
– К-кто?
Этот… – Райтер сделал руками всеобъемлющий жест, я понял, что речь идет про этого, в мыслях которого мы живем.
– К-каких людей?
– Ну… не людей… а сородичей своих…
– А ты откуда… зна…
– …мысли его смотрел.
Я смотрел на него, я не мог поверить себе, как он вообще до этого додумался, не просто прочитал мысли, еще и систематизировал, еще и разобрался, о чем думает этот… этот… ЭТОТ…
– Он там большой пост занимает… там… – Райтер показывает пальцем в небо, – руки у него в кровищи… та еще сволочь… точно тебе говорю…
Я смотрел на него, я не понимал, зачем он это говорит, зачем, зачем нам это знать, что живем в голове у какой-то сволочи, зачем…
– Убить его надо.
Помню, что даже не вздрогнул, даже не понял сначала, как, почему…
– А… а мы куда?
Он сделал неопределенный жест рукой, потом начал что-то доказывать, что или мы, или люди там, в большом мире…
– Не… не убивать…
Это я потом сказал Райтеру.
Не убивать… мысли его поменять как-нибудь…
Как именно – как-нибудь, я не знал, только чувствовал, что Райтер что-нибудь придумает.
Обязательно.
Он и придумал.
Когда вырвал у девушки букет и бросил в реку.
Я даже не стал спрашивать, почему, зачем, как – я знал, что Райтер знает, что делает. Это уже потом я начал аккуратно спрашивать, а что, а как, а почему так, а может, я чем помочь смогу…
Это он потом уже посмотрел на меня придирчиво, будто думал, а можно ли мне доверять, развернул свои записи, схемы, чертежи, сказал…
….ничего он не сказал, потому что я…
Он был в нескольких шагах от меня – он еще не видел меня, заметил только через несколько секунд, и этих секунд мне хватило, чтобы крепко сжать его горло и повалить врага на мраморные плиты пола. Мой противник оказался сильнее, чем я думал, я уже не ожидал, что смогу его одолеть, так отчаянно бился он под моими руками – прошло словно несколько вечностей подряд, прежде чем тело подо мной забилось в конвульсиях и безвольно обмякло…
Да, это про меня.
И про него.
Да, это моя история.
И его история.
– Ну, знаете, бывает такое… мысли выходят из-под контроля.
– Это как?
– Вот так… в каком-то потоке мыслей заводится не просто жизнь… а жизнь разумная… и иногда эта разумная жизнь вырывается за пределы своего времени и своей реальности…
– Удивительно.
– Не-ет, это еще повседневность… а вот если это жизнь, вырвавшаяся на свободу, начнет анализировать мысли своего хозяина, а то и влиять на мысли…
– И что тогда? Лекарства какие-то есть?
– Да нет, не лекарства… тут сложнее всё… тогда хозяин мозга сам становится мыслью, входит в свое сознание… и убивает того, кто влияет на его разум… Хотя… у этих освободившихся мыслишек тоже свои способы защиты есть…
Как от улицы Фонаря, так до Рассветной
У него было мое лицо.
Я это случайно увидел, – собственно говоря, я вообще не должен был этого видеть, наше дело было сложить умерших в яму и забросать землей, нам даже лопаты выдали для такого случая. Мы должны были закопать их здесь, на маленькой улочке, а потом вымостить её камнем, и еще цветов посадить на клумбе, и все будет хорошо. Нам не надо было смотреть на трупы, вообще никто не хотел на них смотреть, случайно так получилось, я переносил умершего, потащил его подмышки, а платок сорвался с лица, тут-то я и увидел. Сначала даже не узнал, потом уже, когда мостили улицу, спохватился, торкнуло что-то – это был я.
Меня расстреляли на рассвете.
Как-то обыденно расстреляли, без барабанного боя и пафоса, просто вывели на задний двор, поставили к стенке, командир дал солдатам приказ – пли. Мне даже повязку на глаза не дали, даже не связали руки за спиной, вот это меня больше всего поразило. Это было на рассвете, потом я пошел на работу – мне не терпелось рассказать кому-нибудь, как меня расстреляли, но что-то мне подсказывало – говорить об этом нельзя.
У нас здесь была городская ратуша, а у них там была тюрьма – это я уже потом догадался. Там, в здании, во двор которого меня вывели, и даже не дали повязку на глаза.
А сегодня перекрыли центр города, как от улицы Фонаря, так до Рассветной – нам ничего не объяснили, как, почему, зачем, просто перекрыли и всё. Там что-то происходило, хлопали выстрелы, кажется, даже взорвалось что-то – но нам ничего не сказали.
Наутро я снова пришел туда, где меня расстреляли – но в это утро меня не расстреливали. И на следующее утро. И на следующее. Позже я подметил, что меня расстреливали по пятницам – выводили в тюремный двор, и командир говорил своим солдатам – пли. Что странно – одет я всегда был по-разному. Пару раз солдаты увидели меня – первый раз, когда это случилось, у меня душа ушла в пятки, я думал, меня тоже прихлопнут – нет, они убили только того меня, который стоял у стены.
В августе нас снова повели закапывать трупы, я снова не удержался, посмотрел в лицо умершего, свое лицо, – только на этот раз не получилось сделать это тайно. Бригадир заметил, что я смотрю в мертвое лицо, забормотал что-то, что если не хотите, можете не закапывать, да кто ж знал, что вы тут…
Я хотел спросить у него, почему я – тут, но он отвернулся, он не хотел говорить.
В этом месяце еще два раза перекрывали улицы, там стреляли, но я не знал, кто и в кого.