Несколько карт из цыганской колоды
Шрифт:
– Ну так и познавай! Я ведь тебе о том же говорю. Или ты думаешь, что эти звезды не способны рождать эффекты, из которых можно потом раздуть проблему, втиснуть ее в рамки концепций, затем теорий и так далее?
– Ладно, до связи, – сказала Хава и повесила трубку.
Звезды висели над головой, безразлично подмигивая. Ситуация почему-то совершенно ее задавила и она пошла обратно. Она не могла понять, почему ей не нравится то, что было, в общем-то, ясно. Аристофан её не обманул ни на йоту, более того, его щепетильность обезоруживала. Значит, между действительным и желаемым был некий конфликт. Хава задумалась и села на камень у дорожки в свете фонарей, которые она зажгла, уходя из обсерватории. Итак, в чем конфликт? Остров – есть, дом – есть, яхта – есть, даже дело
Ночь была тихая и черная, и где-то далеко за деревьями было слышно, как волны разбиваются о скалы. Она вошла на террасу, а затем спустилась в готическую гостиную. Спать не хотелось, и Хава принялась разводить огонь в камине.
Итак, работать здесь бессмысленно, ибо здешний опыт ни на что не пригоден. Следовательно, здесь имеет смысл только отдыхать. Но вечный отдых постепенно трансформируется в скуку и, надо сказать, довольно быстро, а затем, ещё немного, и это начинает все больше походить на ад. И тогда все равно нужно будет вносить в собственное существование некий смысл, хотя бы для того, чтобы не опуститься или не сойти с ума. И, скорее всего, выходом станет только бегство. Получается, и отдых тоже должен быть хоть как-то осмыслен. Вот, скажем, захочу я уплыть куда-нибудь на яхте, например, на какой-нибудь другой остров… И зачем? Так сразу и не ответишь. Допустим, рекорд я захотела поставить, мол, такая-то и такая-то добилась беспрецедентного результата, проплыв за сколько-то дней сколько-то морских миль. Нет, опять не то – кому расскажешь? Кто поверит? А тот, кто поверит, будет наверняка полный кретин, и получается так, что для него и стараться не стоило, а можно было это все для него придумать и вовсе даже не уродоваться. И здесь Аристофан наперед увидел, черт бы его побрал. А тогда зачем, спрашивается, мне вообще этот рекорд? Соревнование с самим собой – это еще хуже, чем самому себе писать письма. Таким образом, и этот вид деятельности отпадает.
И вот еще что интересно. Если бы меня выбросило на этот остров в результате кораблекрушения, и не было бы здесь ничего, то и терзаний бы этих не было. Я бы только и делала целыми днями, что боролась за жизнь. Училась бы строить хижину, делать одежду, и все такое прочее. Следовательно, как только есть возможность к отступлению, появляются всякие лишние вопросы о смысле бытия, о суетности всяческих поползновений в область познания, и чего только еще не придумает обленившийся мозг. Когда же ситуация полна ответственности и борьбы, праздных вопросов не возникает. Тогда, может быть, борьба и есть смысл, и есть способ существования? Скажем, ставишь перед собой цель, сжигаешь за собой мосты, и движешься к ней, пока не достигнешь. А потом, достигнув, отдыхаешь немного, осматриваешься, делаешь какие-то выводы, и снова в путь, к новой цели, подобно скалолазу, выбираешься на вершину, где еще никто до тебя не бывал. Жизнь имеет направление, она уже не похожа на бессмысленные надуманные гонки по океану от одного произвольно взятого острова до другого, здесь результат накапливается, и, в конце концов, переходит в новое качество, другую Силу.
Огонь приятно потрескивал, распространяя по комнате аромат древесной смолы.
– Значит, ты готова признать всю бессмысленность, каких бы то ни было исследований любых внешних
Хава обернулась. Она не испугалась и не вздрогнула. Где-то внутри она ожидала появления этого странного человека. Он всегда появлялся на границе какого-то кризиса, но непременно за мгновение до его наступления. В самом деле, тогда, впервые, когда он пристал с этим идиотским мышиным ядом, ведь кризис уже назревал. Явно невостребованное вдохновение, жажда чего-то и при этом полнейший вакуум, который в лучшем случае был бы заполнен бездельем, а на такой почве что ни посеешь – всё взойдет, подоспей только вовремя.
– Чего ты молчишь?
– Ты так говоришь, будто предлагаешь мне капитулировать.
– Ну, в каком-то смысле ты права. Итак, как насчет бессмысленности каких бы то ни было исследований любых внешних явлений?
– Только внешних?
– Разумеется. Изучение внутреннего мира дает практически абсолютные результаты. И где бы ты ни находилась, твой процесс познания никогда не будет прерван.
– Я не знаю, я уверена только в том, что бессмысленно исследовать звезды на твоем острове. Никому это не нужно.
– Вот именно! Никому не нужно! А чья, собственно, оценка тебе так важна? Твоих подруг? Так они ни черта в этом не понимают. Или, может быть, ученый мир сохнет от тоски без твоих открытий? Опять же нет. Уверен, что никто из них даже и не посмотрят в твою сторону, поскольку ты, как известно, университетов не заканчивала. Даже для себя это бессмысленно, ведь не будешь же ты жить на этом острове вечно.
– А, может быть,– Хава хитро усмехнулась, – я когда-нибудь сюда вернусь! Куплю у тебя, скажем, стомиллионный метр бельевой веревки фирмы «Рабинович и его дефективные сыновья», и снова нате вам – уроки смысла жизни по ускоренной программе.
– Никогда. В одну и ту же воду ступить нельзя, как известно. В другой раз ты попадешь на другой остров, и там будут другие звезды. И опять все с начала.
– Что же делать?
– Ты уже все сама поняла. Нет ничего снаружи, есть только внутри. В этом весь смысл. И познание этой сути и есть цель, и есть средство. И если получится, то…
– Что?
Он улыбнулся:
– И это ты уже знаешь. Ты вообще очень быстро все понимаешь, я в тебе не ошибся.
– Что значит – не ошибся? Ты чего добиваешься-то? Кто ты вообще такой?!
– Я – Мессия. – ответил Аристофан и скромно потупился.
– Ай-яй-яй! И как это я раньше-то не поняла! – съязвила Хава.
– А что? Мессия – это тот, чья задача вернуть людей на нормальный путь, который, в конце концов, приведет к свету. Это тот, кто возвращает потерянный смысл бытия. Так?
– А я думала, что Мессия выводит к этому свету целые народы.
– Ну, во-первых, ты не знаешь, скольких я вывел. Во-вторых, кто сказал, что Мессия должен водить за собой толпы? По-моему, это не обязательно, да и время сейчас такое… Индивидуализм доминирует, вот и приходится работать с каждым индивидуально. С каждым, кто еще не совсем потерян.
И в-третьих, кто знает, может быть, твоя задача, как раз и состоит в том, чтобы стать праматерью какого-нибудь нового народа. А моя – подправить, подсказать, и всякое такое, одним словом – осуществление общего руководства. А то, ведь, если не получится, и народ не родится… Кто знает, сколько потом еще ждать?
Хава закрыла глаза и махнула рукой, спорить было как-то тяжело и бессмысленно. Потом она провела ладонью по лицу и, открыв глаза, обнаружила, что опять находится в городе, правда, не совсем в том самом месте, а чуть дальше, ближе к окраине, и тучи куда-то делись, и уже довольно жарко.
– Ты что, меня все-таки обманул? Который час?
– Да неважно – час туда, час сюда – все равно, никто не заметит.
Хава села на камень. Полуденный зной вязко колыхался над пыльной дорогой, убегающей куда-то в холмы. Было пусто и одиноко, и, главное, – непонятно что дальше. Мир рухнул вместе со своим смыслом, и взамен не была построена даже маленькая хижина… И спрятаться было некуда. И нечего было возразить нагловатому Аристофану.
– И зачем я только тогда согласилась?
– Ты что, жалеешь, что ли? – удивился новоиспеченный мессия.