Несколько мертвецов и молоко для Роберта
Шрифт:
По первому каналу шли новости — опять в стране одни несчастья. Где-то сошел с рельсов пассажирский поезд, пропасть жертв. Там, откуда я убежал, опять обостряется обстановка. Наши футболисты опять кому-то продули. Была и хорошая новость: американская официантка выиграла в казино тридцать семь миллионов долларов.
Я на другой канал и переключаться не стал, просто выключил телевизор и вернулся в свою ванну.
— Привет, приятель? — сказал я пауку, включая воду, ложась в холодную ванну и пяткой затыкая сливное отверстие.
Пауку, видимо, надоело сидеть в своей паутине, и он решил попутешествовать — болтался на
Я слегка подул на него.
— Эй, приятель, ты чего? — сказал ему. — Решил оставить меня совсем одного? Давай-ка вставай? Не хватало мне еще одного мертвеца!
Паук лежал возле свечи и не шевелился. Мне было жаль его, как родного, но чем ему помочь, я не знал. Все-таки это не человек, утопленник, наглотавшийся воды, которому нужно делать искусственное дыхание, разводить руки в разные стороны и дуть в рот. Как поступают в подобных случаях с пауками, я решительно не знал.
Я снова подул на него. Мне хотелось, чтобы он ожил и снова сидел в своей паутине, рядом с дохлыми мухами и тараканом, приползшим от соседей, а не валялся, как мертвый нитяной катышек, возле свечи.
В голову мне пришла сумасшедшая мысль: набрать «03» и вызвать «скорую». А когда бригада этих придурков в белых халатах ввалилась бы ко мне в дом, отвести их в ванную комнату и, ломая руки и роняя слезы, потребовать, чтобы они до последнего боролись за жизнь моего приятеля-паука и подключали к нему разные приборчики и кислородный баллон.
Вряд ли они стали бы заниматься всем этим, а вот меня не забыли бы прихватить в психушку, это уж точно. Вдобавок там выяснилось бы, что я дезертир, и… Черт возьми, об этом даже думать не хотелось! Но все равно паука я прихватил бы с собой и устроил бы ему пышные похороны прямо в больничной палате в присутствии дураков соседей.
Я еще раз подул на паука, думая, что это действительно необходимо, и дул на него до тех пор, пока у него не оттопырилась одна ножка, потом другая, и мне стало ясно, что он жив. Через несколько минут он совсем обсох (и все это время я не переставал на него дуть), поднялся и медленно покарабкался по плиткам наверх, к своей паутине. Я не отводил от паука глаз и держал под ним раскрытые ладони на случай, если бы он вдруг сорвался. Все обошлось благополучно. Через полчаса, все это время я следил за пауком, он устроился в своей паутине, а я, развалившись в пустой холодной ванне, затыкал пяткой сливное отверстие.
Я был очень доволен. Паук снова сидел в своей паутине, я валялся в своей ванне, как вампир в гробу, на трубе висело забытое ею нижнее белье — черные трусики и бюстгальтер. Идиллия. Было бы совсем хорошо, если бы пришла она и, выслушав меня еще раз, поверила бы в мои чувства и в то, как я ее люблю, и осталась бы навсегда. И тогда я видел бы ее каждый день, и мы принимали бы ванну вдвоем, как это было очень давно, и я прикасался бы к ее телу, гладил его, прижимался к нему, как прижималось когда-то это забытое или оставленное специально, чтобы досадить мне, белье, и еще я целовал бы это тело — от кончиков пальцев ног до родинки на левой, как у лермонтовских героинь, щеке. И то, что находится между кончиками пальцев ног и родинкой, я тоже бы жадно целовал, ее бедра, ягодицы, клитор в раздвинутом влагалище,
Негромко журчала вода, набираясь в ванну.
Я прикрыл глаза и представил, как она открывает дверь и входит сюда, улыбаясь своей милой улыбкой. Воздух в ванной комнате моментально пропитывается «Сальвадором Дали», и она начинает медленно раздеваться, небрежно бросая свои вещи прямо на пол. Потом она поворачивается к зеркалу и поправляет волосы, а я, облизываясь, смотрю на ее ягодицы, зная, что сейчас она перешагнет стенку ванны и окажется в моей власти. Раньше ей всегда нравилось, когда я сзади, и мне это нравилось тоже, но теперь я хотел бы, чтобы она была в классической позе — лицом ко мне. И мы свободно уместились бы в этой тесной посудине, и я лежал бы сверху, а она, постанывая, подо мной, и я смотрел бы ей прямо в глаза, и губами чувствовал бы ее губы. Я бы не торопился и погуще развел бы свой яд, погружаясь в нее осторожно и медленно, как в девственницу, у нее там и правда все очень узко, и все ее выделения я хотел бы выпить, словно яблочный сок.
Намечтавшись, я снова надел ее халатик и снова пошел в комнату. Делать мне было совсем нечего, и я, послонявшись из угла в угол и перебрав в шкафу на одной полке книги (несколько исторических романов и фотоальбом «Русские художники от А до Я»), опять включил телевизор.
В это время заканчивалась какая-то гнусная передача, где выступали две грустные старухи и один плохо одетый бородач, в руках они держали персонажей из «Спокойной ночи, малыши» — Хрюшу, Филю и Степашку. Оказалось, что именно эти люди озвучивают всю живность из детской передачи, а потом одна из старух, та, что озвучивает Хрюшу, призналась, что делает это уже тридцать пять лет.
Я даже присвистнул от удивления. Надо ведь, полжизни человек просидел под столом, заставляя двигаться и говорить этого противного и вредного, в отличие от положительных Фили и Степашки, поросенка Хрюшу. Пропасть детишек, наверное, успела стать взрослыми за эти тридцать пять лет, кое-кто уже и умер давно, а старуха все еще сидит, как сыч, под столом, говорит визгливым поросячьим голосом и, глядя на ноги ведущего, грустит. Да и где тут веселиться? Просиди-ка тридцать пять лет под столом рядом с чьими-то ногами. Знай я все это раньше, в жизни не стал бы смотреть этих «Малышей», а ведь в детстве это была моя самая любимая передача, за уши нельзя было оттащить от экрана, и особенно мне нравилось, когда в ней показывали мультфильм про маленького гиппопотама, у которого маму похитил злодей, а сам он, ее сынок, ходил и искал ее всюду, и везде, когда у него спрашивали, как она выглядит, он отвечал, что она самая красивая, и ему приводили какую-нибудь шикарную красотку, а он обиженно отвечал, что его мама еще красивее, и все никак не мог найти свою уродину.
Передача закончилась, и все эти жалкие люди отправились, наверное, снова под свой стол.
Кстати, у моей тети, у которой я хоронился все это время, имеется в хозяйстве живность, и здоровенного борова она ласково зовет Хрюшей, собаку Филей, а несколько десятков кроликов Степашками. Еще осталось ворону Каркушу завести, и был бы полный комплект, шутят соседи и зовут ее тетей Линой, хотя ее имя — Татьяна.
Я выключил телевизор и лег спать.
Глава вторая