Несколько минут после. Книга встреч
Шрифт:
Снова тревожно остановится, прислушиваясь к шумам леса, косуля с детьми. Еще одна безоглядно преданная, на все готовая ради потомства мать.
Разбежится на лыжах тувинский охотник с собакой, догоняющий свою удачу.
Проскачет исступленно красавец олень в весенней брачной гонке.
Так было и так будет.
Есть только несколько работ, где Раиса Аракчаа отходит от трехмерной скульптуры. Это в основном барельефы. В них удивляют глаза.
Портрет сына: юноша смотрит вдаль – с простой и ясной верой в несокрушимость жизни.
Портрет Сергея Ланзы: в глазах – страдающая, но не сдающаяся доброта.
Меня
Я был у нее в гостях через два дня после ремонта квартиры. Раиса Ажыевна сама побелила стены и потолки в густо-голубой цвет – так принято в Туве; покрасила полы. В доме пахло свежестью – известкой, краской и еще чем-то неуловимым. Так могла бы пахнуть надежда, если б имела запах. Новая жизнь действительно стояла на этом пороге: Раиса Ажыевна готовилась к свадьбе среднего сына. Он вот-вот приедет из Омска, где оканчивает высшую школу милиции, потом они все вместе отправятся в Чадан, к невесте и ее родителям.
Раиса Ажыевна выглядела веселой, но то была не просто веселость матери, радующейся продолжению рода. Звезда ее собственного счастья находилась в самом зените. Хотя жизнь уже перевалила на вторую свою половину.
Начинать никогда не поздно. Если, конечно, начинаешь верно.
Путник
Дорога приближалась к самым горам. Она была пыльной и узкой, как все старые дороги, которые уже служат немногим. Пыль мешала дышать, но казалось: в этой пыли пропали, ушли в прошлое караваны и всадники, чья-то неведомая теперь жизнь. А горы все знают. И молчат.
Мы ехали к одному из самых искусных народных мастеров Тувы. Его звали Идамчап Сурумович Хомушку. Нас было четверо. Кроме меня и шофера в маленьком автобусе тряслись заведующий райотделом культуры и молодой резчик по камню Хунан, которому родители дали громкое имя – Киров.
Шофер крутил баранку, я смотрел по сторонам, два других моих спутника рассказывали про Хомушку, который делает лучшие в Туве музыкальные инструменты.
На одном из поворотов дороги автобус притормозил, и мы заметили идущего навстречу машине маленького ростом старика. Его коричневое, цвета темной глины лицо не пряталось от солнца. Шел он весело, видимо, не чувствуя жары в своей болоньевой потрепанной курточке, в кожаной кепке. Не знаю, о чем думали другие, я смотрел на этого большого жизнерадостного гнома, как смотрят на случайных дорожных встречных, – пытаясь легко и быстро угадать чужую судьбу.
Не успел ничего угадать: машина огласилась криками. Темпераментный Хунан, жестикулируя, что-то объяснял шоферу. «Это он, он… – сказал мне. – Хомушку».
В машине мастер спокойно положил рядом с собой холщовый мешок, который нес за спиной. Когда ему объяснили цель нашей поездки, без всякого любопытства посмотрел на меня. Хомушку возвращался в село, зря отшагав добрый десяток километров, но, кажется, и это не вызвало у него никаких эмоций.
…Мы сидели во дворе его дома. Дом, как и хозяин, был весь перекошен временем; морщины на лице у Хомушку походили на дороги, пройденные им. Рядом с домом был маленький огород, небольшая кузница. Дальше, за селом, громоздились горы, как бы насмешливо напоминая: все уйдет, они останутся…
Мастер не понимал по-русски. И хотя «переводчиков» рядом было много, я задавал вопросы, не требующие сложных ответов.
Я спросил, как он делает хомусы. Спросил зря. Технология меня не интересовала. Да и невозможно за несколько минут, через посредника, передать то, в чем добивался совершенства всю жизнь. Меня интересовала сама эта жизнь. Но об этом не говорят первому встречному.
Однако мастер обрадовался вопросу. Тому, что его сразу спросили о главном. Равнодушие впервые улетело из его глаз. Он повел меня к маленькой печи, стоявшей тут же, на улице. Стал показывать, как закаляет металл. Я понял, что трудно выбрать нужный сплав, но еще труднее – закалить язычок хомуса. Так же трудно выдержать, угадать время – от этого зависит звучание инструмента.
Потом он взял хомус и заиграл. Так, наверное, зачастую играют мастера: не думая о слушателях – прислушиваясь к своему созданию. Они стараются ощутить душу инструмента, сверить получившееся с задуманным. Голос хомуса естественно рождался в горном воздухе и так же легко пропадал в нем. Звук у хомуса тонкий. У этой тонкости, однако, множество оттенков. Вот что обычно не дается многим мастерам. А у Хомушку выходит замечательно. Он умеет придать инструменту любой тембр. Он ведь сам музыкант, объяснили мне тихо, трижды был лауреатом всесоюзных фестивалей.
По наивному штампу интервьюеров я спросил, много ли он сделал хомусов за свою жизнь. Мастер пожал плечами. Кто его знает. Начал в тридцать втором. Раньше никогда не считал. А вот за последние лет пятнадцать только для министерства культуры изготовил не меньше тысячи хомусов. Их посылают в Монголию и Якутию, на них играет ансамбль «Саяны».
Мы помолчали. Тут настало время Хунана. Он ведь поехал специально, чтобы уговорить Хомушку перебраться в райцентр – работать на участке народных промыслов, которым руководит. Переговоры были недолгими. По виноватому лицу Хомушку я понял: отказался. Я не удивился. Уже слышал, что точно так же Хомушку ответил на предложение министра переехать в Кызыл.
– Почему?
– В Кызыле нечем дышать. Это раз. Кроме того, и там, и в райцентре негде ходить. Это два.
Хомушку опять отвечал через «переводчиков», и многое показалось мне неясным. Впрочем, аргумент «плохой воздух» я уже слышал от некоторых народных певцов и камнерезов, пренебрегших возможностью жить в республиканской столице. Хотя по сравнению с нашими индустриальными центрами воздух в Кызыле был чистейший. Но почему «негде ходить»?
Я посмотрел на Хомушку. Морщины на его лице снова напомнили мне дороги.
Дороги кочевников, родные ему с детства, мало походили на теперешние. Они часто кружили – через несколько лет люди возвращались на старые места, находили прежние стоянки, ставили юрты, здоровались с рекой и пепелищем своего давнего очага. Хомус пел тогда о разлуке и встрече, о том, что это неизбежно в жизни. О том, что сама жизнь – вечная дорога…
Да, обстоятельства нашего знакомства с Хомушку были не случайными. Дорога – это его будни. Оказалось, мастер давно ходит из деревни в деревню: кладет печи, столярничает, встретив в пути скотоводов, идет с ними, чтобы однажды внезапно проститься.