Несколько печальных дней (Повести и рассказы)
Шрифт:
– Ну что ж, ничего не поделаешь, – наконец произнесла Варвара Александровна.
– Да, да, – сказала Леночка. – Если вот так бросить все, в этом будет неуважение к тете Ксении, она ведь так любила, так берегла все эти вещи.
Вот и началось…
Ксения Александровна неподвижно лежала на постели, а вокруг нее были шум и движение, отрывочные разговоры.
Леночка, снимая со шкафа большую картонку, сказала что-то вполголоса Косте, и тот рассмеялся.
Варвара Александровна испуганно проговорила:
– Костя, Костя, бог с тобой.
Костя смутился, оглянулся на покойницу.
Лена помахала в воздухе дамской шляпой с огромным страусовым пером, проговорила:
– И моды же были, и для чего только тетя хранила это древнее барахло.
Варвара Александровна по-своему, по-особому разглядывала дореволюционные форменные мужские фуражки, с блестящими, точно лишь вчера купленными, козырьками, фарфор, пыльные банки с многолетним, окаменевшим вареньем, бриллиантовые кольца, золотые часы.
Все это было для нее живые свидетели жизни сестры… Вот эта шляпа с пером принадлежала покойной маме, – сколько десятилетий Варвара Александровна не видела ее и тотчас же, с первого взгляда, узнала…
Боже мой, боже мой, но для чего Ксения собирала, хранила все это старье, – до потолка высятся чемоданы, прикрытые коврами и портьерами, завалы вещей в шкафах, под письменным столом. Десятилетиями бережливая, расчетливая и ласковая Ксения хранила эти вещи, волновалась, когда выезжала на дачу, не заберутся ли воры. Лена выкладывала из шкафа на пол стопки дорогого белья, скатертей, полотенец… А Ксения жалела льняное полотно, покупала дешевые хлопчатобумажные полотенчики и скатерки…
А сколько всего погибло: вот новые мужские, неношеные костюмы с коленями, изъеденными молью, пиджаки английского сукна с зияющими дырами на спине.
Молодежь уже в четвертый раз выносила на мусорный ящик большие тюки тряпья, которое не возьмет ни «скупка», ни самые маломощные старушки.
А тут же, рядом со старым, траченным молью тряпьем, кольца с прелестными бриллиантами, жемчуг, хрусталь, фарфор…
Ксения почти никогда не надевала этих драгоценностей – боялась, что соседи позавидуют, сглазят, воры обокрадут.
И хотя Варвара Александровна понимала, что это нехорошо, она сказала:
– Да посмотрите вы, какая прелесть колечко.
Она сказала брату:
– Сережа, да взгляни хоть, уставился в книгу…
Сергею Александровичу, чья непрактичность и отрешенность от житейских дел стала предметом семейных добродушных насмешек, поручили рассматривать книги – те, что следует взять себе, те, что пойдут к букинистам, те, что отправятся на свалку. Дело у него не пошло, он взял в руки книгу, вытер влажные глаза, увлекся, стал читать, зачитался…
Пыль, поднятая со старых, лежащих за шкафом вещей, запах лекарств, папиросного дыма, лицо умершей – все было так страшно и странно, так несоединимо с тем, чем до этого дня жила студентка Ира.
Все, чему посвятила Ксения Александровна свою жизнь, ушло от нее, расставалось с ней, навеки уходило от нее в комиссионные магазины, чужие шкафы, в ящики безвестных столов, в мусорные контейнеры и на склады вторичного сырья, бессмысленно и ненужно пролежав десятилетия в этой комнате, что через день-два займут неизвестные люди. Все, чему посвятила она свою жизнь, равнодушно отвернулось от нее, изменило ей, словно она и не жила на свете… Никаких следов ее жизни, ее души не осталось на этих вазах, кольцах, бокалах… Оботрут их мокрой тряпкой – и все. И никому не будет дела до Ксении Александровны, ее жизни и смерти.
Одно лишь стеклянное ожерельице оставалось с Ксенией Александровной, не изменило ей, не уходило от нее, собиралось сопутствовать ей в огонь крематория и в тишину могилы… Оно уходило с ней – грустное напоминание о том, что когда-то она ради благоразумия и покоя отвернулась от счастья…
Сколько превосходства было в насмешливой брезгливости Леночки, выносившей на свалку не имеющее ценности барахло, которому тетя отдала жизнь. Как мудр по сравнению с умершей старухой был Костя – молодой инженер, перворазрядник-альпинист, когда, волоча на мусорный ящик узлы лоскутов, грубо говорил:
– Ох и барахольщицей была тетя Ксения.
Какой невысказанный укор был в глазах Ириной мамы – Ксения была так бережлива, расчетлива, а ведь так просто и легко могла бы она помочь сестре, брату, племянникам в тяжелые дни нужды, к чему же было жалеть все эти вещи, не делясь с близкими, скрывая их от близких.
И дядя Сережа, цеховой экономист, робкий, стеснительный книжник, всем своим видом показывал равнодушие к тому миру, которому тетя Ксения отдала свою жизнь.
Характеры и склонности трех мужей Ксении Александровны были запечатлены в тех вещах, что остались в ее комнате. И словно палеонтологи, восстанавливающие картины жизни прошедших эпох, родные, разбиравшие вещи, вскрывая все более древние геологические пласты, восстанавливали жизнь, шедшую в эти давние времена.
Третий муж Ксении Александровны, умерший восемь лет тому назад от разрыва сердца, был профессором-искусствоведом – от него остались книги, альбомы репродукций, две картины – пейзаж Федора Васильева и великолепный женский портрет, написанный неизвестным в России итальянским мастером. Второй муж Ксении Александровны, главный инженер номерного КБ, погибший при автомобильной катастрофе, был охотником и любителем фотографии – в нижних ящиках столов и комодов лежали фотоаппараты, охотничьи складные ножи, за портьерой висело в кожаном футляре ружье Перде.
А ее первый муж, умерший в лагере, коллекционировал фарфор, посуду, золотые хронометры, редкие монеты.
Ира видела, что безысходность и тоска не только в полной ненужности старого барахла, которое она вместе с Леной и Костей выносила на мусорный ящик.
Она ощутила раздражение Леночки, едва Костя сказал:
– «Лейку» я хочу взять себе.
Леночка сказала:
– Костенька, почему же именно ты, ведь ты знаешь, что Ваня давно мечтает о таком аппарате.
Костя усмехнулся, с предупредительностью произнес: