Несколько случаев из оккультной практики доктора Джона Сайленса
Шрифт:
— По крайней мере я не ранил Джоан, — услышал я его бормотанье, когда она повернулась, открыла глаза и слабо ему улыбнулась. — Клянусь, пуля попала в цель.
Девушка посмотрела на него непонимающим взглядом — она все еще была как во сне и явно воображала себя рядом с тем, кто явился ей в трансе. Странная сомнамбулическая просветленность до сих пор владела ее сознанием, хотя внешне она казалась смущенной и растерянной.
— Куда он ушел? Исчез так внезапно… Успел только крикнуть, что его ранило… — бормотала она, глядя на отца, как будто не узнавала его. — И если они что-нибудь сделали с ним — они сделали это и со мной, потому что
По мере того как Джоан приходила в сознание, речь ее становилась все бессвязнее, наконец она вообще замолчала, словно вдруг осознав, что выдает свою тайну. Но всю дорогу, пока мы осторожно несли ее через лес, девушка улыбалась и, повторяя, как заклинание, имя Сангри, спрашивала, не ранен ли он. Мне стало ясно, что дикая душа одного призвала дикую душу другого, и в тайных своих глубинах эти двое услышали и поняли зов друг друга. Джон Сайленс был прав: подсознательно Джоан любила Сангри с самого начала, как любила его сейчас, только не сознавала этого. Если бы ее нормальное бодрствующее сознание признало этот факт, они бросились бы навстречу друг другу с одинаковой страстью, и страдания юноши прекратились бы, так как неистовое желание, владевшее им, было бы наконец удовлетворено…
В палатке Сангри мы с доктором Сайленсом просидели остаток ночи — этой чудесной ночи с привидениями, которая столь странно приоткрыла нам завесу над новым блаженством и новым адом; канадец метался на своей постели из ароматических ветвей в сильной горячке, на его щеках выступили два необычных темных пятна, пульсирующие жестокой болью, хотя на коже не было видно ни повреждений, ни каких-либо признаков кровотечения.
— Мэлони, как видите, не промахнулся, — шепнул мне доктор Сайленс, когда священник ушел в свою палатку, уложив предварительно Джоан около матери, которая, кстати, за всю ночь ни разу не проснулась. — Вероятно, пуля навылет прострелила морду зверя, поскольку пятна абсолютно симметричны, они останутся у парня на всю жизнь. Это самые необычайные следы ранения, магически спроецированные на лицо юноши от раненого двойника. Со временем эти страшные отметины могут уменьшиться, но все равно будут видны до самой смерти Сангри — только тогда при отделении тонкого тела они исчезнут…
Его слова мешались в моем потрясенном сознании с мучительными стонами спящего канадца, которым вторило завывание ветра снаружи, ну а если мой взгляд останавливался на этих зловещих пятнах на лице Сангри, то все мои мысли мгновенно застывали, парализованные страшным зрелищем.
Однако даже в своей прострации я не мог не отметить, с какой быстротой и легкостью лагерь вновь погрузился в покой и сон, — казалось, внезапно опустился непроницаемо черный занавес, скрывший от глаз зрителей дальнейшее театральное действие, но ничто так живо не способствовало ощущению, что я присутствовал на каком-то визионерском спектакле, как драматические перемены в поведении девушки.
Впрочем, изменения эти не были столь неожиданными, какими представлялись на первый взгляд. Где-то подспудно, в глубинных сферах сознания, тайно даже для самого человека вызревают эмоции, которые выходят на поверхность благодаря некой психологической кульминации. Вне всяких сомнений, любовь Джоан к канадцу все это время постоянно и неотвратимо росла, теперь же она вырвалась наружу, так что девушка смогла наконец ее осознать — вот и все.
Присутствие Джона Сайленса, всегда столь мягко, но сильно воздействующее
— Теперь он спокойно спит, — сказал доктор, прервав мои размышления. — Если вы немного посидите около него, я схожу к Мэлони и помогу ему привести в порядок мысли. — Он улыбнулся, предвкушая это «приведение в порядок». — Прелат никогда до конца не поймет, каким образом рана призрачного двойника перешла на физическое тело, но, но крайней мере, я смогу убедить его, что чем меньше он завтра будет говорить и «объяснять», тем скорее все пойдет своим мирным чередом.
Сайленс тихо удалился, Сангри же, словно почувствовав его отсутствие, повернулся во сне и застонал от боли.
А в тихий час перед рассветом, когда острова цепенели в безмолвии, когда ветер и море еще спали, а звезды по-прежнему мерцали сквозь редеющий туман, через хребет, отделяющий мужскую половину лагеря от женской, неслышно прокралась чья-то тень и подошла ко входу в палатку. Просидев около пострадавшего всю ночь, я клевал носом и не сразу осознал ее присутствие. Но вот полог осторожно приподнялся, и внутрь заглянула Джоан…
В то же мгновение Сангри проснулся и сел на своей постели из веток. Он узнал ее прежде, чем я успел открыть рот, и тихо вскрикнул. В этом крике сошлись и боль, и радость, на этот раз вполне человеческие. И девушка двигалась уже не в сомнамбулическом сне, но полностью отдавая себе отчет в том, что делала. Я едва успел удержать канадца и не дать ему вскочить.
— Джоан! Джоан!
— Я здесь, теперь я всегда с тобой, — и, проскользнув мимо меня в палатку, она бросилась к нему на грудь.
— Я знал, что в конце концов ты придешь ко мне, — услышал я шепот счастливого юноши.
— Я долго не могла этого понять, оно было слишком велико, — пробормотала смущенная Джоан, — и я долго боялась…
— А как же сейчас?! — прошептал он чуть громче. — Теперь ты ничего не боишься во мне?..
— Ничего-ничего! — воскликнула она. — Ничего-ничего!..
Я вывел Джоан из палатки. Девушка пристально, не мигая, смотрела на меня сияющими глазами — перемена, казалось, коснулась всего ее существа. Еще не совсем оправившись от своего сомнамбулического состояния, она интуитивно догадывалась обо всем, что знал я.
— Днем вам стоило бы побеседовать с Джоном Сайленсом, — мягко сказал я, провожая ее к палатке.
Я расстался с ней у входа, а когда возвращался назад, чтобы занять свое место у постели Сангри, увидел, как первые лучи зари осветили далекий морской горизонт за едва видневшимися островами.
И как будто для того, чтобы напомнить о вечной близости комического и трагического, в глаза мне бросились две маленькие детали, произведшие на меня столь яркое впечатление, что я помню их по сей день. Палатка, у входа в которую я только что оставил дрожащую от счастья Джоан, сотрясалась от могучего храпа вахтенной, позабывшей обо всем и на том, и на этом свете; а из палатки Мэлони вместе со слабым светом фонаря сочились то нарастающие, то угасающие монотонные звуки — голос человека, молящегося своему Богу…