Нескромные сокровища
Шрифт:
Оркотом счел своим долгом ответить на эти возражения и подтвердить, что сокровища говорили всегда, но так тихо, что их было едва слышно даже тем, кому они принадлежали; что нет ничего удивительного, если они повысили тон в наши дни, когда вольность речи достигла таких пределов, что без всякого стыда говорят о самых интимных вещах; что быть немым и хранить молчание – не одно и то же; что если они говорили только однажды, это не значит, что они больше не будут говорить; что они все говорили об одном и том же оттого, что, по-видимому, ни о чем другом у них не было представления; что те, которые еще не говорили, заговорят; что если они молчат,
– Одним словом, – продолжал он, – утверждать, что милосердие Брамы дало женщинам возможность удовлетворить ненасытное желание говорить, удвоив орган их речи – значит признать, что если бы это благодеяние вело к неприятным последствиям, то верховная мудрость должна была бы их предотвратить, – она это и делает, принуждая один из ртов молчать, когда другой заговорит. Для нас в высшей степени неприятно, когда женщина с минуты на минуту меняет мнение; что же это было бы, если бы Брама дал им возможность в одно и то же время иметь два противоположных мнения? Кроме того, нам дано говорить для того, чтобы нас выслушивали; ну, а в каком положении очутились бы женщины, имея два рта, когда и с одним они не умеют друг друга слушать?
Оркотом отвечал на множество вопросов; он думал, что удовлетворил всех, но он ошибся. Его продолжали осуждать, и он уже готов был сдаться, когда физик Чимоназ поддержал его. Тогда диспут сделался бурным: от вопроса удалились, потеряли нить, нашли ее и снова потеряли, ожесточились, дошли до криков, потом до взаимных оскорблений, и заседание Академии на этом закончилось.
Глава одиннадцатая
Четвертая проба кольца.
Эхо
В то время как болтовня сокровищ занимала Академию, она на долгое время стала новостью дня и предметом обсуждения во всех кругах общества; это была неисчерпаемая тема. Все сходило с рук. К истинным происшествиям прибавляли выдуманные. Принимали на веру все, что угодно. В беседах об этом прошло более полугода.
Султан только три раза пользовался своим кольцом. Тем не менее в кругу дам, приближенных Манимонбанды, обсуждалась речь сокровища, принадлежащего жене одного председателя, затем сокровища маркизы; потом раскрылись благочестивые секреты некоей ханжи, наконец, секреты многих других отсутствующих дам; бог знает, какие слова приписывались их сокровищам, непристойными выражениями не стеснялись; от фактов переходили к рассуждениям.
– Нужно признать, – говорила одна из дам, – что колдовство, направленное на сокровища, держит нас в ужасном состоянии. Как! – вечно со страхом ожидать, что из твоих недр раздастся дерзкий голос!
– Но, сударыня, – возражала ей другая, – нас удивляет такой страх с вашей стороны. Когда сокровище не может сказать ничего постыдного, не все ли равно, молчит оно или говорит?
– Совсем не все равно, – отвечала первая, – я отдала бы без сожаления половину моих драгоценностей, если бы знала наверное, что мое сокровище будет молчать.
– Поистине, – заметила вторая, – нужно иметь веские причины опасаться людей, чтобы такой ценой покупать молчание.
– Они у меня не более веские, чем у других, – возразила Сефиза, – во всяком случае, я их не отрицаю. Двадцать тысяч экю за спокойствие – это совсем не дорого; потому что, откровенно говоря, я не более уверена в моем сокровище, чем в моем языке: ведь у меня вырывалось
– Что до меня, – с живостью вмешалась Исмена, – я предоставляю событиям идти своим чередом, не пускаясь в бесконечные рассуждения. Если, как утверждает мой брамин, Брама заставил сокровища говорить, то он не потерпит, чтобы они лгали. И нечестиво думать иначе. Мое сокровище может говорить, когда ему угодно и сколько захочет. В конце концов, что может оно рассказать.
Тут послышался глухой голос, как бы выходящий из-под земли и отозвавшийся подобно эхо:
– Очень многое.
Исмена, не представляя себе, откуда раздался ответ, вспыхнула, выбранила соседок, чем позабавила весь кружок. Султан, в восторге от того, что она попалась на удочку, отошел от министра, с которым беседовал в сторонке, приблизился к ней и сказал:
– Берегитесь, сударыня; если вы некогда избрали одну из этих дам своей наперсницей, то как бы их сокровища не вздумали предательски напомнить о тех историях, которые ваше собственное уже позабыло.
В ту же минуту Мангогул, повертывая перстень, вызвал между дамой и ее сокровищем довольно странный диалог. Исмена, которая хорошо обделывала свои делишки и никогда не имела наперсниц, отвечала, что самые искусные злые языки не могли бы ей повредить.
– Может быть, – раздался незнакомый голос.
– Как, может быть! – воскликнула Исмена, уязвленная обидным сомнением. – Чего же мне бояться с их стороны?
– Весьма многого, если они знают столько, сколько я.
– А что вы знаете?
– Очень многое, будьте уверены.
– Очень многое? Это обещает немало, но не означает ничего. Можете ли вы привести какие-нибудь подробности?
– Без всякого сомнения.
– В каком же они роде? Есть у меня сердечные дела?
– Нет.
– Интриги? Похождения?
– Вот именно.
– С кем же, соблаговолите сказать – с петиметрами? С военными? С сенаторами?
– Нет.
– С артистами?
– Нет.
– Вы увидите, что это окажутся мои пажи, мои лакеи, мой духовный отец или духовник моего мужа.
– Нет.
– Господин лжец, вы кончили?
– Не совсем.
– Однако я не знаю больше никого, кто бы мог участвовать в моих похождениях. Было ли это до моего замужества или после него? Отвечайте же, наглец!
– Ах, сударыня, довольно браниться; прошу вас, не доводите лучшего вашего друга до плохих поступков.
– Говорите, говорите, милейший, я не ценю вашего расположения и не боюсь вашей нескромности. Разъясните, в чем дело, я разрешаю вам это; я вам это приказываю.
– К чему вы принуждаете меня, Исмена? – отозвалось сокровище с глубоким вздохом.
– Воздать должное добродетели.
– Хорошо же, добродетельная Исмена, не припоминаете ли вы молодого Османа, санджака Зегриса, вашего учителя танцев Алазиэля, учителя музыки Альмура?
– Какой ужас! – вскричала Исмена. – Моя мать была слишком бдительна для того, чтобы я могла позволить себе такие проказы. И мой муж, если бы он был здесь, заверил бы вас, что он нашел меня такой, какой желал найти.