Неслабое звено
Шрифт:
– Пусть догадывается, – отозвался не на шутку польщенный генеральским вниманием Крячко. – Но впрямую о наших планах промолчим. Как оно еще все получится… Незачем его волновать раньше времени, здесь я с тобой согласен. Я так… Теоретически-аналитическую поддержку тебе оказываю.
– О, господи, – расхохотался Гуров, – ты только у него в кабинете такую фразочку не отмочи, а то я прямо там на месте и помру. Со смеху.
…Радостно улыбающаяся, раскрасневшаяся, донельзя довольная Верочка внесла в генеральский кабинет знаменитое блюдо дулевского фарфора, когда-то подаренное Петру Николаевичу Орлову в честь очередного юбилея. Что это был за юбилей, как-то позабылось со временем: то ли самого генерала, то ли главного управления,
Три чашки, над которыми сейчас курился ароматный парок свежесваренного «Сантоса» – растворимых суррогатов генерал не признавал! – тоже были дулевскими, подаренными в комплекте с блюдом. Из двенадцати их осталось только четыре: настоящий фарфор – тонкая штука, перекололи, что поделаешь. Как всегда, этот факт настраивал Гурова на иронично-философский лад, заставляя вспомнить о бренности всего земного.
Помимо кофе, курилась еще, исходя струйкой тоже весьма ароматного дыма, крячковская сигарета в массивной хрустальной пепельнице. Орлов чуть ли не силком заставил Станислава закурить, не слишком убедительно маскируя желание хоть вдохнуть несколько глотков столь желанной, но запретной табачной отравы, заботой о комфорте раненого сотрудника.
Хорошо было Гурову в этом кабинете, в привычной уютной обстановке, с двумя этими людьми. Надежно. Интересно, что один из них был его начальником, а другой – подчиненным, но сейчас это совершенно не ощущалось. Просто три близких человека, трое коллег, радующихся обществу друг друга.
– Ей-богу, обижусь, Петр, – весело поблескивая глазами, продолжал «травить» Крячко, – это ты не по мне, грешному, стосковался, а по моим сигаретам. Ишь, как ноздри раздуваются! Ясное дело, скупердяй Гуров свои не покупает, с ним дымка на халяву не дохнешь.
– Помолчи, балабол, – рассмеялся Орлов, – пей хороший кофе и не заговаривай мне зубы. «Аналитик-теоретик» ты наш ненаглядный. Или наоборот. Надо же, аж термин придумали, я его вот запомню, введу такую штатную единицу, даже две, и тебя с Гуровым официальным приказом по управлению на них назначу. Один будет, как там – да! – «аналитик-теоретик», а второй, соответственно, этот… наоборот который. Вся московская милиция ухохочется к песьей матери.
Генерал еще раз с видимым удовольствием втянул порцию продымленного воздуха, сделал основательный глоток кофе, а затем продолжил, обращаясь уже к Гурову и в значительно более серьезной манере:
– Значит, Стаса ты в курс этого проклятого дела ввел. Даже то, судя по всему, рассказал, что мне еще не успел. Что ж, я привлечение Крячко к расследованию одобряю. Правильно сделал! Вы, когда вдвоем, почему-то не в два, а в двадцать два раза эффективней работаете.
– Синергия называется, – с невинной улыбкой пояснил Крячко, хитро подмигнув Гурову, дескать, и мы не лыком шиты, вон слова какие знаем ученые!
– Где ты только ума набрался, – подмигнул в ответ «другу и соратнику» Лев. Он и в мыслях не держал скрывать от Орлова то, что подключит Станислава к работе по делу об иконе. Генерал не мог не понимать, что в одиночку Льву это дело не раскрутить. Вот как подключит… Это другой разговор.
– Заметь, Лев, я сказал «эффективней», а не «эффектней», – генерал внимательно посмотрел на обоих друзей и не слишком одобрительно хмыкнул, – потому как второе, к несчастью, тоже… имеет место быть. То, понимаешь, у вас трупы подозреваемых чуть не штабелями, то лихие автородео с перестрелками… Крячко вот дыру в организме очередную поимел. А если бы малость пониже, а? Поэтому душевно прошу и бездушно приказываю: поменьше… фокусов. У нас не Голливуд! Нам боевиков с пожарами до горизонта не нужно! Стаса на оперативке использовать пока рано. Пусть головой работает, думает, связь держит. Этот парень, Константин Иванов, из районщиков который, он как тебе, Лев?
– Петр, обидеть подчиненного – дело нехитрое, – и впрямь чуть обиженно отозвался Гуров. – Победа-то в конечном счете почти всегда за нами со Стасом. А дырки, что ж? Специфика службы, не музыкальными критиками трудимся. Разве тебя наша клиентура не дырявила? То-то!
– Ну не любят нас с Гуровым бандиты, и как только им не стыдно, – жалобным голосом поддержал друга Станислав.
– …а парень, – продолжил Лев, сохраняя полную серьезность, – по крайней мере, старательный. Честолюбивый, я ценю в людях это качество, если в меру, конечно. Очень хочет работать здесь, с нами. Под твоим чутким, – Гуров чуть заметно улыбнулся, – руководством. Готов ради этого горы свернуть.
– Ладно, – решительно прервал его генерал, – там видно будет. Хорошо проявит себя, так почему нет? Ты мне вот что объясни: за какой песьей матерью тебя несет в Котунь? Давно под пулями не бывал, успел по острым ощущениям соскучиться? Знаешь ведь, как там к тебе, гм!… относятся. Что ты потерял у Бунича, с какой он тут стороны? Ты что, хочешь поделиться с ним оперативной информацией о возможной судьбе украденной иконы? Нет, я, в принципе, не возражаю, валяй, раз считаешь нужным, но, естественно, не раскрывая источник. Он мужик умный и осторожный, как стреляный лис, в редакцию бульварной газетенки с такой сенсацией не кинется. Но… Зачем все это?
«Эх, если б я знал, – подумал Гуров. – Если б мог точно сформулировать. Чутье пресловутое, сыщицкое счастье и проклятье! Что-то мне не нравится в упомянутой «оперативной информации». Что-то не так, неправильно. Вот свербит в черепушке, и хоть ты тресни. Как это Петру объяснить, ведь детский лепет получится. Станислав тоже не так чтобы очень мою поездку приветствует, вон кивает одобрительно орловским словам. Ладно, попробую».
– Понимаете, друзья мои, – начал Лев, – я неважно ориентируюсь в жизненных ценностях, образе жизни, бытовых реалиях, психологии, наконец, по-настоящему «крутых» бизнесменов. А Бунич в этом кругу насквозь свой. Я не собираюсь говорить ему всего, да этого и не нужно. Намекну, придумаю, м-мн… аналогию. Пусть прикинет психологический портрет очень богатого, психически двиганутого русофоба. С извращенным интересом к искусству. С практически неограниченными возможностями. Хоть на себя прикинет, перевоплотится, так сказать. Не захочет? Это уж мои проблемы, я умею, знаете ли, убеждать. Захочет. Он, Бунич, впрямь та еще лисица. И если все это, по его мнению, действительно может произойти, то пусть набросает мне некий круг людей, «ограниченный контингент», не к ночи будь это выражение помянуто. Это сильно облегчит мне постановку задачи для Дмитрия с его «многомерной матрицей». Пусть не на двух – трех, но если даже на десяток человек выйдем, то насколько легче работать станет!
– А пожалуй, что да, – помолчав и подумав, сказал Орлов. – Благославляю. Но ты все же поаккуратнее там.
…Покинув управление, друзья отправились на встречу с Константином Ивановым, главным на сегодняшний день специалистом по Сукалеву и его честной компании. Станислав было обеспокоился, что до вечера, когда он собирался впервые влиться в славный коллектив запойной люмпен-интеллигенции, они с Гуровым не поспеют к Марии в театр, где ему согласно диспозиции вроде грим наложить должны. Или вообще консультация главного режиссера по системе Станиславского запланирована? Вот уж когда Гуров, что называется, «оттащился» по полной программе: