Неслабое звено
Шрифт:
Николай Иванович повернул лицевой стороной к себе небольшой – метр на полтора – холст, тщательно подрегулировал, подправил свет, падающий от двух мощных, со специальными рассеивателями ламп. Затем шага на два отошел от недописанной картины и, склонив голову чуть набок, стал внимательно вглядываться в свою работу – что же у него уже получилось?
…На холсте был детально прописанный кусок речного или, может быть, морского берега, пляж. Солнце в зените – видно, что жарко и душно. Лето, июль – август. Много серого, тусклого цвета. Желтовато-серый пыльный песок, подступающая к урезу берега явно нечистая,
Слюняво-сопливые, непрерывно визжащие детеныши с мерзкой розовой, обгоревшей на солнце кожей. Рядом толстожопые бабуси и мамаши этих недожертв аборта. У мамаш потные ляжки и подмышки, а на рожах – лиц у них нет! – выражение спесивой тупости. Мужчин на картине не видно. Но главное – этот режущий уши поросячий визг ублюдков, неважно, чем вызванный – радостью, испугом, возмущением… Удалось ведь! Слышен он из глубины холста, еще как слышен!
Николай Иванович довольно усмехнулся. Нет, правда получается! Именно то, к чему он стремился в этой работе. Человек по природе своей омерзителен – и внешне, и внутренне. Но его детеныши… Трудно вообразить себе что-либо гаже! Возьмите для сравнения котенка, щенка, жеребенка, да хоть бы крысенка в конце концов. Какую угодно зверушку. Уже через несколько минут после рождения, стоит матери облизать его, сколько мы видим неподдельного очарования у этих божьих созданий, даже слепых еще и глухих.
Он упорно, сосредоточенно работал до позднего вечера. Но вот за тоненькой стеной, в соседней комнате коммуналки, у отставника Потапова раздались характерные звуки телевизионной заставки «Вести-плюс». Одиннадцать – пора домой.
Нет, не совсем. Он еще не выполнил добровольно принятый на себя обет: каждый день дописывать по десять новых строк в свою поэму «Русь – тонущий корабль». Тем более такая хорошая рифма за работой над холстом в голову пришла: «Русь – гусь»… Главное, свежая! Он – это он. Не Мурзлин какой-нибудь безродный. Как настоящий творец и верный сын своего народа, Николай Иванович будет бороться с нечистью не только своей кистью, но и пером. Уже почти две тысячи строк, разве это мало?!
Воробьев бережно достал из покосившейся тумбочки орехового дерева ученическую общую тетрадь – еще тех, советских лет, выпуска. Без гадких рисунков на обложке. Открыл ее и одним духом дописал сегодняшнюю порцию своим четким, разборчивым почерком. Вот теперь – все.
Выйдя на улицу, Николай Иванович тщательно поправил под седой, коротко стриженой окладистой бородой теплый шарф. Шапку он не носил никогда, даже в жестокие морозы, но горло берег. Не каждому дан от природы такой глубокий, с бархатными обертонами бас. А возраст есть возраст, пятьдесят восьмой пошел, не грех и поберечься. Пусть мальчишки вроде Доржанского гусарят да богемничают. Он, Воробьев, нужен своему страдающему Отечеству!
…Уже совсем перед самым домом как бы соткалась перед его мысленным взором из белых струек поземки несказанной гнусности рожа. И не в первый ведь раз за последнее время – слишком много он работает, слишком много нервничает! Рожи-то разные, но сегодня… Особенно противно было сходство поганой хари с Ильюшей Сукалевым.
– Бездарь ты, Коля! – пакостно ухмыльнулась вражеская рожа. – Фарисей, лицемер и мерзавец каких поискать! Вот полюбуйся на меня. Что, не хочешь? Отворачиваешься? Не вы-ы-ыйдет! Вот тебе еще рифмочка на разживу: «гусь – обсерусь». Нравится?
ГЛАВА 1
Вопрос о живописи «друга и соратника» слегка озадачил; правда, ненадолго. В глазах Станислава вспыхнули хорошо знакомые Гурову озорные искорки:
– Безумно люблю живопись! Просто тащусь от нее, как судак по асфальту. Особенно от всемирно известной картины Репина «Приплыли!»
– Нет у Ильи Ефимовича такой картины, – подала реплику Мария, как раз входящая в комнату с большим подносом.
– А то он не знает! Что, ты с Крячко первый день знакома, что ли, – рассмеялся Гуров, – его же хлебом не корми – дай похохмить!
Было такое дело. В частности, и за эту особенность характера, за веселый нрав, любовь к розыгрышам, дружеским шуткам и беззлобным подначкам Станислава так любили в управлении.
– Мальчики, я вас прошу – о работе вашей ни слова! Даром я, что ли, – Мария комично-патетическим, преувеличенно «актерским» жестом воздела руки к потолку, – биточки по-венгерски готовила и салат твой любимый, а, Стасик?
– «Дары осени»? М-рр-р! – довольно проворчал гость. – Лева, а знаменитой настойки на горном чабреце не осталось?
– Как не осталось, когда Бутягин намедни банку трехлитровую прислал с оказией! Сейчас Маша принесет графинчик, – улыбнулся Лев. – И велено от него передать нижайший поклон героическому Василичу с пожеланием скорейшего выздоровления!
– Чудный старик, – растроганно заметил Станислав, вспоминая события прошлого месяца.
– Он, когда мы со Львом провожали его, – Мария выставила на стол хрустальный графин с изумрудно-зеленой жидкостью, – знаешь, что сказал? «Чтобы наступающий год, – говорит, – был для нас всех счастливым, а для бандитов – последним!»
– Вот за это и выпить не грех, – весело расхохотался Крячко.
…Через три часа сытые, довольные и в благодушнейшем настроении, сыщики сидели друг напротив друга в уютных креслах у низенького журнального столика. Мария, извинившись, покинула их общество с четверть часа назад: ей надо было немного отдохнуть и побыть одной, чтобы настроиться на сегодняшний вечерний спектакль – она играла в нем главную роль. Станислав вытащил из кармана пачку сигарет, раскрыл ее и протянул Гурову. Тот, секунду поколебавшись, отрицательно покачал головой.
У каждого из нас есть свои маленькие безобидные «пунктики». Гуров курил редко, обычно – когда сильно волновался, радовался или огорчался, хоть в благотворную способность никотина «нервы успокаивать» не верил ни на грош. В отличие, кстати, от Крячко, свято в этой ереси уверенного. Самое же любопытное, что Лев, отличающийся профессионально цепкой и прекрасно тренированной памятью, постоянно забывал купить и положить в карман «дежурную» пачку любимого Camel и, когда припирало, стрелял сигареты у безотказного Станислава, нарываясь на его ехидные комментарии. Тянулось это так давно, что превратилось у друзей в своего рода обычай, шуточную традицию.