Несмотря ни на что

Уэдсли Оливия

Он приподнял ее и сказал шепотом, крепко сжимая ее плечи и близко глядя в лицо:

— Я люблю вас. Я бы мир перевернул, чтобы дать вам минутку радости. Я люблю вас, как сумасшедший, как последний дурак, а вы этого не стоите. Я бы на пытку пошел за то, чтобы обладать вами, иметь на вас некоторые права. Обвенчайтесь со мной, Кэро! Согласитесь на мои условия — и клянусь всем, что для меня свято, я буду носить вас на руках. Я терпел адские муки все эти месяцы с тех пор, как узнал о вашей помолвке. Зачем вы это сделали? Как могли забыть прошлый год? Ведь был же я чем-то для вас, иначе вы не позвонили бы мне сегодня… меня — первого из всех… Кэро… Кэро…

Он целовал ее сначала робко, потом все торопливее

и более страстно. Он обжигал ей губы, стискивал до боли ее хрупкое тело, прижимая его к себе. Кэро просунула свою тонкую руку между его и своими губами, чтобы остановить его.

— Гуго, пожалуйста…

— Вы меня позвали, — бормотал он дико, — и я пришел. Не прогоняйте же меня снова, если в вас есть хоть что-нибудь хорошее! Если вы это сделаете, то, Бог свидетель, больше меня не увидите, я не буду больше вашей послушной игрушкой. И буду ненавидеть вас так же сильно, как теперь люблю. Знаю я вашу псевдожизнь с ее выдуманными ощущениями, где и грех, и добро — все в «полутонах», а «любить», «ненавидеть» — слишком обыкновенные, будничные слова. Но когда я говорю их — то вкладываю в них глубокое содержание. Выбирайте же свое будущее. Вы играли мною, как играли Уорреном или этим несчастным молокососом, Тони Стэнтоном, а теперь хотите точно так же оставить в дураках Теннента. Но со мною это больше не пройдет — вы заплатите за это! Я пойду прямо отсюда к Тенненту и расскажу ему вею правду, и к горечи, которую вы чувствуете к нему, прибавится стыд. Я вел себя честно по отношению к Тенненту до сих пор, не искал встреч с вами, даже избегал их, несмотря на ваши записки, на то, что я желал вас по-прежнему. И был похож на умирающего от жажды, который так слаб, что не может уже добраться до искрящегося невдалеке источника. Я было уже заставил себя примириться с вашим замужеством. Но тут стало известно, что оно откладывается, — и вдруг вы посылаете за мною и намерены использовать меня, чтобы наказать Теннента! Не будь это все для меня трагедией — я бы, вероятно, умер со смеху, так все это комично! Так вот оно — последнее слово современной любви, которое требуется для вашей притупленной чувствительности? Но мы с вами, моя милая, лучше оставим этакие развлечения втроем и будем старомодны. Эти штуки вы забудьте! Я готов дать себя ослепить и искалечить ради вашей любви, но будь я проклят, если вам удастся повязать мне ленточку на шею и заставить плясать, как медведя, чтобы потешить ваше тщеславие или насытить вашу жажду мести. Я хочу, чтобы вы были моей женой, но только в том случае, если вы любите меня. В прошлом году вы любили меня, пока не увидели, что я влюблен сильнее, чем вы. Я запомнил урок. Мы либо сойдемся с вами на таких условиях, либо разойдемся теперь уже навсегда. Если вы скажете, что не любите меня — вы освобождаетесь от меня, но и от Теннента. Вы послали за мною, когда вам понадобилось оскорбить Теннента, а что я страдал и страдаю — вам дела нет! Теннента вам удастся ранить глубоко, не сомневаюсь: в этом порукой юность и ослепление бедняги. Но и вы тоже уплатите долг! На сей раз я выйду победителем — и вы либо навсегда вычеркнете нас обоих из своей жизни, либо станете моей женой на будущей же неделе!

Он вдруг отошел от Кэро и вернулся на прежнее место у камина.

— Итак? — спросил он снова после паузы.

Голос был ровен, лицо в слабом свете камина хранило непроницаемое выражение. Только пальцы, скрещенные за спиной, он стискивал так, что суставы побелели.

— Выходит как будто, что у меня нет выбора? — промолвила Кэро протяжно.

Рендльшэм что-то невнятно пробурчал в ответ и дошел уже было до двери, когда его остановил умоляющий голос, которому испуг придал странную выразительность:

— Гуго, я не это хотела сказать. О, Гуго, вернитесь! Я так устала от всего, от себя самой и от Джона тоже, устала жить

и все чего-то бесплодно добиваться! Я вас любила год назад, но, чтобы удержать мою любовь, вам следовало подчинить меня, а вы допустили, чтобы я вас подчинила себе. Может быть одинаковая любовь, но не бывает одинаковой силы: один из двух любящих всегда властвует, другой — покоряется. Я так несчастна теперь… я хочу… мне все на свете противно, потому что Джон обидел меня…

Она остановилась на миг, прерывисто дыша: слабость после болезни еще давала себя знать.

— Гуго, я обещаю выйти за вас, если вы согласитесь, чтобы я объявила о нашем обручении сама, когда найду нужным, но не позднее чем через две недели.

Она смотрела прямо в лицо Рендльшэму, хмуро, с каким-то злым огоньком в глазах.

— Не дурачите ли вы меня снова? — спросил жестко Рендльшэм.

Кэролайн вдруг расплакалась, уткнувшись в подушку. Она плакала, как ребенок, беспомощно, жалобно, все ее худенькое тело тряслось, короткие золотые кудри растрепались.

С минуту Рендльшэм стоял неподвижно, глядя на нее. Потом бесшумно опустился на колени, подсунул руки под спрятанное в подушку личико и тихонько приподнял его.

Кэролайн открыла умоляющие, залитые слезами глаза. Губы у нее дрожали.

Рендльшэм вдруг вспомнил с мучительной яркостью ту минуту, когда видел ее плачущей в последний раз. Она тогда плакала, лежа в его объятиях, а затем, с шутливой непринужденностью, сказала ему, чтобы он уходил, что все кончено.

Он невольно резко отодвинулся.

— Гуго, отчего… куда же вы? — сказала Кэро тихо. Глаза ее спрашивали, искали ответа в его лице, и нашли, наконец.

— Что пользы мне говорить с вами, как можем мы снова быть друзьями, если вы все время будете вспоминать старое? — сказала она с упреком. — О, лучше вам уйти. Я не выйду за Джона, не беспокойтесь, и вы тоже совершенно свободны и можете уходить.

— Я никогда не буду свободен, — возразил хрипло Рендльшэм, не в силах отвести взгляда от ее губ.

Она наклонилась немного вперед. Коснулась головой его плеча. Их губы встретились.

Тонкая белая рука Кэролайн обвилась вокруг шеи Рендльшэма. Она притягивала ближе его голову.

Огонь в камине догорал. Все предметы в комнате виднелись, как сквозь тускло-золотую вуаль.

Кэролайн, торжествующе усмехаясь, слушала бессвязные, полные отчаяния и обожания нашептывания Рендльшэма.

— Победитель! — промолвила она, когда он поцеловал ее, наконец, в последний раз, прощаясь, — и та же загадочная усмешка притаилась где-то глубоко в ее глазах.

Глава VII

На Пикадилли мимо Рендльшэма прошел Джон, не замечая его.

Рендльшэм следил, пока тот не скрылся из виду, повернув на улицу Полумесяца. При свете уличных ламп было видно, что Джон сильно озабочен и торопится куда-то. Рендльшэм продолжал свой путь в клуб, взволнованный встречей.

Ему было в высшей степени безразлично так называемое «мнение света». Оно могло иметь значение только для честолюбцев, боявшихся испортить свою карьеру, да для людей слабых. А Рендльшэм не был слабым человеком. И Кэролайн была не его «слабостью», а единственным, чем он дорожил в жизни.

Общественное мнение — Рендльшэм понимал это — сильно ополчится против его брака с Кэролайн. Но его это не трогало. Он очень любил лорда Кэрлью, и было неприятно наносить удар его чувству чести, делать его имя предметом сплетен, пересудов. Но как же быть? Они с Кэро уедут куда-нибудь подальше за море, спасаясь от взрыва общественного негодования.

Бой часов заставил Рендльшэма очнуться от задумчивости. Он на мгновение остановился внизу лестницы, неподвижно уставясь в пространство.

«Странно! — подумал он. — Вчера в это самое время я стоял на этом же самом месте и слышал, как били часы».