Несмотря ни на что
Шрифт:
— Вы не озябнете? — спросил Джон, помогая ей набросить шаль на легкое платье и почти касаясь руками ее плеч.
— В такой-то вечер! Не глупо ли? — сказала она вдруг, когда они шли к озеру. — Мне сегодня кажется, что мне пятнадцать лет, честное слово! Каждый час этих весенних сумерек словно снимает с плеч несколько лет!
И так как Джон молчал, она добавила:
— Я непременно хочу, чтобы вы разделили мое глупое настроение.
Они дошли до озера. Кувшинки на его поверхности были похожи на уснувшие звезды. Деревья шептались,
Джон повернулся к своей спутнице так резко, что она с изумлением посмотрела на него.
— Простите, — сказал он смущенно. — Я хотел сказать… вы вот упрекали меня в молчаливости и безучастии. Это не так… Я чувствую то же, что и вы, но я такой… неуклюжий… я не умею выразить… Это вы вызываете во мне то настроение, о котором только что говорили. Заставляете особенно чувствовать красоту и покой вокруг… заметить то, чего я раньше не замечал. Помните ту ночь, когда лил дождь?.. Нет, забыли, я думаю. А я — не забыл. На время как будто забыл, а потом оказалось, что все помню: каждое ваше словечко, все наши встречи до единой, как вы были одеты, о чем говорили…
Чип приближался, окликая их издали.
— Сейчас невозможно… — в шепоте Джона была отчаянная решимость, — но мне надо поговорить с вами… я…
— Нет, нет, не надо! — сказала с усилием миссис Сэвернейк. Джон видел, как рука ее невольно поднялась к горлу. Лицо было не видно в тени.
— Отчего не надо? — произнес он с усилием.
В эту минуту подошел Чип.
— Меня задержал Торн. Никак не удавалось от него отвязаться. Чудесное здесь местечко, не правда ли? Не желаете ли, прекрасная маркиза, чтобы я добыл для вас водяную лилию? Я знаю, вы любите достигать недостижимого, иначе вам не пришла бы идея сделать меня общественным деятелем. Одну минуту…
— Сегодня вечером, мне кажется, не хочется недостижимого, — отозвалась тихо миссис Сэвернейк.
«Что это, почудилось мне, или ее голос действительно дрожал?» — сказал себе Джон.
— Отчего же? — спросил он вслух. Ему хотелось снова услышать ее голос.
— Устала. Боюсь, что я слишком стара для экскурсии в область недосягаемого.
Джон подошел совсем близко.
— А я жажду их! — сказал он тихо. — Вы не можете прогнать меня таким образом. Вы должны позволить мне увидеться с вами снова — наедине.
Она не отвечала.
Джона охватило настоящее отчаяние. Он хотел отойти и при этом нечаянно коснулся ее руки, поднявшейся, чтобы поправить шаль. В ту же секунду он остановился и пальцы его сжались вокруг ее тонкой кисти. Он не хотел, не в силах был разжать их.
— Можно мне прийти завтра вечером?
Радость от ее близости бушевала, пела в его крови.
— Да, — сказала, наконец, миссис Сэвернейк почти шепотом, и Джон выпустил ее руку.
Чип, между тем, достал кувшинку и торжественно поднес ее.
Они втроем вернулись в клуб. В ту же минуту, как они вошли в освещенное пространство, Джон с жадным вниманием посмотрел на миссис
Она была очень бледна. Сердце в нем возликовало. Исчез невидимый барьер, разделяющий обыкновенных людей, знакомых. Он коснулся ее, он нашел потайной вход, нашел его незапертым.
Больше не было колебаний: он знал теперь, что любит миссис Сэвернейк. И как это он не догадался давным-давно!
Минутами это казалось чем-то нереальным. Но оно уничтожало все, что было реальностью в его существовании.
Мысль о браке еще не приходила Джону в голову. Он жаждал одного: объяснить миссис Сэвернейк, сделать, чтобы она знала.
Рассказать ей все те чудесные, быстро мелькавшие, но незабываемые ощущения, что она вызвала в его душе. Все, все сказать — и смотреть в ее глаза, пока будет говорить, и видеть снова, как дрожат эти изогнутые губы.
В эту минуту он в первый раз мысленно поцеловал ее. До сих пор то, что происходило в нем, было так пугающе непонятно: и только теперь при мысли об этих губах, которые будут дрожать, которых он коснется своими, — страсть вспыхнула в нем.
«Боже! Иметь право целовать ее, видеть, как эти ресницы упадут тенью на щеки, когда их губы сольются, испытать снова трепет прикосновения! Неужели это будет?!»
Его вдруг поразила, как что-то чудовищное, мысль, что миссис Сэвернейк вольна распоряжаться, как хочет, собою, своей жизнью, что она может выбрать не его, а другого — и он бессилен изменить ее решение.
Пока он стоял ожидая, чтобы подъехал ее автомобиль, она казалась ему такой защищенной, недосягаемой, такой далекой от него, словно они находятся на разных полушариях. Во всей силе встало перед ним сознание того, как мало может значить человек в жизни другого человека, если его не любят, не нуждаются в нем.
Автомобиль подъехал. Сейчас она уедет — он не может удержать ее!
Миссис Сэвернейк пожелала Джону доброй ночи, улыбнулась ему на прощание и скользнула в автомобиль.
Мир, кружившийся вокруг в какой-то бешеной пляске, вдруг остановился. Чип, предлагавший «заняться ликером и папиросами», казался Джону возмутительным вандалом, ступившим на освященную землю.
Но затем вернулось сознание действительности. Он взял под руку Чипа, согласился выпить ликеру, вел себя некоторое время нормально, — потом снова унесся мыслями к миссис Сэвернейк. Как возмутительно безлично, как оскорбительно равнодушно было ее прощание с ним!
И, как назло, Чип всю дорогу говорил только о миссис Сэвернейк.
Джон вдруг стал мысленно высчитывать, сколько времени прошло с того вечера после возвращения его из Парижа, когда Чип сказал ему о своей любви. Два… нет, три месяца. В сегодняшних излияниях Чипа чувствовалось безграничное смирение, бескорыстное восхищение преданного влюбленного. Как непохожи они с Чипом! Джон чувствовал ревнивую боль.
Ему ужасно хотелось спросить Чипа, знает ли миссис Сэвернейк о его любви к ней. Но не хватало духу.