Несокрушимый Арчи
Шрифт:
Портье, всегда словоохотливый, что-то ему говорил, но Арчи не слушал. Он машинально кивал. Что-то о его номере. Он уловил слово «устраивает».
— Да, конечно, вполне, — сказал Арчи.
Назойливый типус, этот портье. Он ведь прекрасно знал, что Арчи его номер вполне устраивает. Эти типусы не жалеют слов, лишь бы внушить вам, будто администрация принимает в вас личный интерес. Ну, да это входит в их обязанности. Арчи рассеянно улыбнулся портье и отправился вкусить от второго завтрака. Пустой стул Люсиль напротив скорбно взирал на него, усугубляя его уныние.
Он
— Приветик! — сказал он.
Джордж Бенхем был серьезным молодым человеком, очки придавали ему сходство с тоскующей совой. Казалось, что-то давило на его рассудок помимо художественно растрепанной черной шевелюры, косо ниспадавшей ему на лоб. Он вздохнул и заказал рыбный пирог.
— Мне почудилось, что ты недавно прошел через вестибюль, — сказал он.
— А, так это ты разговаривал на кушетке с мисс Сильвертон?
— Она разговаривала со мной, — мрачно поправил драматург.
— А что ты делаешь тут? — спросил Арчи. Да, он желал мистеру Бенхему очутиться где-нибудь еще и не вторгаться в его угрюмое уединение, но раз уж старикан оказался среди присутствующих, вежливость требовала вступить с ним в беседу. — Я думал, ты в Нью-Йорке следишь за репетициями своей милой старой драмы.
— Репетиции прекращены. И видимо, никакой драмы не будет. Боже мой! — вскричал Джордж Бенхем с глубоким жаром. — Когда перед человеком со всех сторон открываются заманчивые возможности, когда жизнь обеими руками протягивает тебе соблазнительные призы, когда ты видишь, как кочегары гребут пятьдесят долларов в неделю, а субъекты, прочищающие канализационные колодцы, поют от счастья и любимой работы, почему, о, почему человек по доброй воле берется за труд вроде кропания пьес? Только Иов, единственный из всех когда-либо живших людей, по-настоящему подходил для писания пьес, но и он был бы сокрушен, если бы его премьерша хотя бы слегка смахивала на Веру Сильвертон!
Арчи — и именно этим, без сомнения, объяснялся его широкий и разнообразный круг друзей — всегда умел забыть про собственные горести и сочувственно выслушать скорбные истории других людей.
— Расскажи мне все, малышок, — сказал он. — Запусти ленту! Она с тобой порвала?
— Оставила нас на мели. А ты откуда знаешь? А! Конечно, она тебе рассказала.
Арчи поспешил развеять идею о том, что между ним и мисс Сильвертон существует хоть какая-то близость:
— Нет-нет! Моя жена сказала, что, наверное, произошло что-нибудь такое, когда увидела, как мисс Сильвертон спустилась позавтракать. Я хочу сказать, — сказал Арчи, налегая на логику, — что женщина же не может спуститься к завтраку тут и в то же самое время репетировать в Нью-Йорке? Так почему она взбрыкнула, старый друг?
Мистер Бенхем наложил себе рыбного пирога и сквозь курящийся пар сказал угрюмо:
— Hy, случилось вот что. Зная ее так близко…
— Я
— Ну, в любом случае дело было так. Как ты знаешь, у нее есть собака…
— Я не знаю, что у нее есть собака, — возразил Арчи. У него было такое чувство, что весь мир сговорился так или иначе связывать его с этой бабой.
— Ну, так у нее есть собака. Отвратный, огромный зверюга-бульдог. И она приводит его на репетиции. — Глаза мистера Бенхема наполнились слезами, поскольку от избытка чувств он проглотил кусок рыбного пирога примерно на восемьдесят три градуса по шкале Фаренгейта горячее, чем он выглядел на тарелке. В промежутке, вызванном последовавшими муками, его быстрый ум перескочил через несколько глав повести, и, обретя вновь дар речи, он сказал: — И поднялось черт знает что. Все пошло к чертям.
— Почему? — с недоумением спросил Арчи. — Администрация возражала против того, чтобы она приводила пса на репетиции?
— Много пользы это принесло бы! Она делает что хочет.
— В таком случае в чем беда?
— Ты не слушаешь, — с упреком сказал мистер Бенхем. — Я же тебе объяснил. Этот пес подобрался, сопя, к тому месту, где сидел я. В зале было совсем темно, ты же понимаешь, а я встал, чтобы сказать что-то о происходящем на сцене, и каким-то образом, видимо, толкнул его ногой.
— Понимаю, — сказал Арчи, начиная улавливать интригу, — ты пнул ее пса.
— Толкнул его. Случайно. Ногой.
— Я понял. И когда ты завершил этот пинок…
— Толчок, — строго поправил мистер Бенхем.
— Этот пинок или толчок. Когда ты влепил этот пинок или толчок…
— Вернее сказать, чуть-чуть его отстранил.
— Ну, когда ты сделал то, что сделал, начались неприятности?
Мистер Бенхем пугливо поежился:
— Некоторое время она говорила, а потом ушла, уводя с собой собаку. Видишь ли, это случилось не впервые.
— Черт возьми! Так ты все время это проделывал?
— В первый раз был не я, а режиссер. Он не знал, чей это пес, а тот вперевалочку влез на сцену, ну и режиссер вроде бы его приласкал, похлопал…
— Взгрел?
— Нет, не взгрел, — твердо поправил мистер Бенхем. — Ну, можешь сказать, слегка шлепнул экземпляром пьесы. Тогда нам еле-еле удалось ее успокоить. Но все-таки удалось. Однако она сказала, что в случае повторения чего-либо подобного откажется от роли.
— Наверное, она по-настоящему любит этого пса, — сказал Арчи и впервые ощутил симпатию к этой даме.
— С ума по нему сходит. Вот почему и началась заварушка, когда я нечаянно, совершенно непреднамеренно, случайно чуть его подвинул. Ну, мы до ночи пытались дозвониться к ней домой и наконец узнали, что она уехала сюда. Я сел на следующий же поезд и попытался уговорить ее вернуться. Она даже слушать не стала. Boт как обстоят дела.
— Паршивенько! — сказал Арчи сочувственно.
— И еще как — для меня. Никого на эту роль больше нет. Как идиот, я писал пьесу с расчетом именно на нее. И значит, если она отказывается, пьеса поставлена не будет. Так что моя последняя надежда — ты.