Несокрушимый Арчи
Шрифт:
— Сесть?
— Конечно. Сядьте и согрейте кресло. Я кое-что придумала.
Арчи сел, как ему было указано. Из корзины под его локтем на него сосредоточенно взирал бульдог.
— Они вас знают в отеле?
— Знают меня? Ну, я прожил тут около недели…
— Я про то, знают ли они, кто вы? Знают ли, что вы добропорядочный человек и гражданин?
— Ну, если вопрос поставить так, полагаю, что не знают. Однако…
— Прекрасно! — одобрительно сказала мисс Сильвертон. — Тогда все в порядке. И можно продолжать.
— Продолжать?
— Да конечно же! Мне ведь надо
Арчи взвился из кресла:
— Послушайте! А?!
— Что вас укусило? — заботливо осведомилась мисс Сильвертон. — Разве, по-вашему, это не планчик что надо?
— Что надо! Моя милая старушенция! Он жуть и ничего больше!
— Не вижу, чем он плох! — обиженно огрызнулась мисс Сильвертон. — Как только я дозвонюсь кому-нибудь в Нью-Йорке и сообщу о случившемся в газеты, вы сможете все объяснить, и вас отпустят. Вы же не откажетесь, как личное одолжение мне, провести денек-другой в тюремной камере? Да скорее всего у них тут и тюрьмы-то нет, и вас просто запрут в каком-нибудь номере. Десятилетний ребенок мог бы проделать это одной левой, — сказала мисс Сильвертон. — Шестилетний ребенок, — уточнила она.
— Но, черт дери… я имею в виду… то есть я хочу сказать… Я состою в браке!
— Да? — сказала мисс Сильвертон с вежливым, хотя и худосочным интересом. — Я сама состояла в браке. И не утверждаю, учтите, что это так уж плохо для тех, кому браки нравятся. Но достаточно попробовать — и хватит надолго. Мой первый муж, — продолжала она задумчиво, — постоянно путешествовал. Я дала ему две недели испытательного срока, а потом сказала, чтобы он отправлялся путешествовать. Ну, а мой второй муж, он ни с какой стороны не был джентльменом. Помню случай…
— Вы не уловили сути. Милой старой сути! Не улавливаете, и все. Если эта чертова история получит огласку, моя жена жутко расстроится.
Мисс Сильвертон смерила его взглядом страдальческого недоумения:
— Вы хотите сказать, что позволите такому пустячку помешать мне попасть на первую страницу всех газет — и с ФОТОГРАФИЯМИ?! Где ваша рыцарственность?
— Моя чертова рыцарственность тут ни при чем!
— К тому же ну и что, если она слегка обидится? Все быстро пройдет. Вы все уладите. Купите ей коробку шоколада. Не то чтобы сама я одобряла шоколад. Я всегда говорю: вкусно-то вкусно, но посмотрите, что он делает с бедрами! Даю вам честное слово, перестав есть шоколад, я потеряла одиннадцать унций за первую же неделю. Мой второй муж… нет, вру, это был третий — мой третий муж сказал… Э-эй! Это еще что? Куда вы?
— Вон отсюда, — сказал Арчи твердо. — Только вон.
В глазах мисс Сильвертон вспыхнул опасный огонь.
— Ну, хватит, — сказала она, поднимая пистолет. — Стойте, где стоите, не то я
— Ладненько.
— Я не шучу!
— Моя милая старая девочка, — сказал Арчи, — во время недавних неприятностей во Франции всякие субчики пуляли такими штуками в меня с утра до вечера и каждый день почти пять лет, а я вот здесь, а? Я хочу сказать, если я должен выбирать между тем, чтобы остаться здесь и быть сцапанным в вашем номере местными блюстителями порядка, и чтобы эта чертова история угодила в газеты, и чтобы это дошло до моей жены, так я скажу, если я должен выбирать…
— Пососите леденец и начните сначала! — посоветовала мисс Сильвертон.
— Ну, так я имею в виду, что скорее рискну получить пулю в лоб. А потому стреляйте, и удачи вам!
Мисс Сильвертон опустила пистолет, рухнула в кресло и облилась слезами.
— По-моему, вы самый черствый человек, которого я когда-либо знала! — прорыдала она. — Вы же прекрасно знаете, что от грохота мне станет дурно.
— В таком случае, — сказал Арчи с облегчением, — приветик, наше вам с кисточкой, покедова и всего-всего. Я пошел!
— Пошел! — энергично вскричала мисс Сильвертон, с поразительной быстротой оправляясь от своего полуобморока. — Он пошел, как бы не так! По-вашему, только потому, что я не чемпионка по стрельбе, так я беспомощна! Погодите! Перси!
— Меня зовут не Перси.
— Я этого и не говорю. Перси! Перси, скорей к мамочке!
Из-за кресла донеслось поскрипывание. Тяжелое тело плюхнулось на ковер. И на открытое пространство комнаты, ковыляя так, будто его суставы одеревенели от сна, громко сопя вздернутым носом, вышел великолепный бульдог. На открытом пространстве он выглядел даже внушительнее, чем в своей корзине.
— Стереги его, Перси! Умница, песик, стереги его! О Боже! Что с ним?
И с этими словами чувствительная женщина, испустив вопль, бросилась на пол вместе с бульдогом.
Перси, бесспорно, выглядел хуже некуда. Он словно еле-еле волочил ноги. Его спина странно изогнулась, а когда хозяйка прикоснулась к нему, он жалобно заскулил.
— Перси! Что, что с ним? Его нос просто обжигает!
Теперь, когда обе части вражеских сил были отвлечены, наступил момент для Арчи без лишнего шума покинуть комнату. Но ни разу с того самого дня, когда он, одиннадцатилетний, три мили нес в своих объятиях большого мокрого грязного терьера с поврежденной лапой, а затем сгрузил его на лучший диван в гостиной своей матушки, Арчи никогда не отворачивался от страдающей собаки.
— Он правда выглядит скверно, а?
— Он умирает! Ах, он умирает! Это чумка? Он никогда не болел чумкой.
Арчи оглядел страдальца серьезным оком знатока и покачал головой.
— Нет-нет, — сказал он. — Собаки с чумкой издают сиплые звуки.
— Но он же издает сиплые звуки!
— Нет, он издает сопящие звуки. Между сипением и сопением разница очень большая. Это вовсе не одно и то же. Я хочу сказать, когда они сипят — они сипят, а когда они сопят — они сопят. И в результате можно определить, что с ними. Если хотите знать мое мнение, — он провел рукой по спине бульдога, и Перси снова заскулил, — я знаю, что с ним такое.