Несостоятельность освободительных движений
Шрифт:
Само по себе соприкосновение с рвотными массами не остановило бы старика, но теперь Абросимов сообразил, как ему следует поступить, и сумел резко двинуть руками, упертыми в грудь насильника – старый раб отлетел в середину лужи.
– Я отгукаю тебя, как немого, если ещё раз полезешь. – Проговорил Абросимов, но его нельзя было расслышать, потому что не остановленная мысль не могла объяснить необходимость произнесения этих или каких-то ещё слов.
Старик сунулся к одной из стенок – у него там была потайная нора, и он стал в ней копаться. Целой рукой достал
– Попей водку, Пашутка. Раз так получается, то попей её.
Абросимов отхлебнул раз, а следом за ним второй, чтобы водка второго глотка прошла незаметно, пока первая порция обжигала разбитый рот, потом откусил кусок визиги и долго жевал его.
Сергею Арсентьевичу приносили спиртное в качестве благодарности за некоторые выдумки, разнообразящие быт рабов. Принятое осетинское пойло не повлияло на способ Абросимова переживать инцидент. Он не чувствовал неловкости или обиды, он, может, только в течение секунды осознавал, что такое чувство возможно в принципе.
Сергей Арсентьевич допил оставшееся в бутылке, быстро опьянел и больше они не разговаривали друг с другом. Старик только о чём-то бредил или болтал бессвязное с реальностью. Наверное, только внешне, Абросимов вел себя так же.
Вечером клетчатые тени от решётки сжались в одну толстую линию под восточным обрезом зиндана, а ещё позже растворились в темноте. Скрываясь от вдруг замеченных комаров и зуда в местах укусов, Абросимов сполз в тёплую лужу, а некоторое время спустя, не в силах вспомнить причины этого купания, подумал, что в стариковском тайнике могут быть сигареты. Он проплыл к стенке влево, как ребёнок, перебирая руками по дну: мама, я плаваю! Поднялся и пошарил в норе – среди мелких кусков рыбьей тухлятины нащупал жестянку из-под кофе. В ней точно были сигареты и зажигалка.
Старик изменил тембр своего бормотания, впрочем, не приближая смысла слов к происходящему, но Абросимов коротким «дуло залепи» успокоил его. Потом сумел закурить и вернулся на место.
Абросимов смотрел на противоположную стенку, возможно, он увидел её, но, спустя минуты (из-за бега сознания, в каждом новом эпизоде для его поимки требовались другие способы, изобретая которые, приходилось тратить время, а потом не вспомнишь, для чего ловил), понял, что снова и снова ему мерещится одно и то же: неровности обнажённой почвы, пряди корешков и капающая с них вода приобрели вид профилей, а потом и смотрящих на него лиц. Усвоенное наблюдение почти вышло из внимания Абросимова, когда он расслышал голос Сергея Арсентьевича. Теперь он к нему обращался:
– Смотри, Пашутка. Я такое каждую ночь вижу. До того это удивительно – куски грязи на стене, как лица. Вон нос какой, видел? Рот, ухо. Когда будет ветер, они начнут шевелиться, ртами шамкать.
Абросимов не стал поворачиваться к старику и, конечно, не ответил ему. Так нужно себя вести, и со всем разбираться внутри себя. Почему ему удаётся видеть тоже самое? Приняв только начало вопроса, Абросимов потерял его, не успев охватить полностью.
На острове работы было немного, и потому заключение продолжалось. Он день и ночь валялся под мокрой стенкой и вставал только для поедания рыбьих голов и хорды, сбрасываемых один-два раза ежедневно, и чтобы выпить водки, подаренной Сергею Арсентьевичу. Мысленный бег немного замедлился, и что-то удавалось удержать в голове на срок, почти достаточный для обдумывания. Сейчас Абросимов даже сумел сделать вывод о том, что процесс восстановления паритета между интеллектуальной способностью и условиями для её успешного использования начался около эпизода с разглядыванием почудившихся лиц.
Сначала Абросимова заинтересовали самые простые упражнения с покоряющимися мозгами – приятные воспоминания, но скоро он наткнулся на алгоритм, позволяющий представить дальше ожидавшие его обстоятельства. В то же время выяснилось, что возможность отдельного принятия решения о действии за некоторый срок до его выполнения очевидна, в отличие от ранее существовавшего представления о непременном условии их совместного осуществления. Это умение позволило планировать, и Абросимов впервые за последние годы составил план и дождался ночи.
Используя шнур, привязанный не только к ведру с испражнениями рабов, живущих в яме, но и к ивовому кусту в нескольких метрах от неё, Абросимов забрался наверх и, протиснувшись под корявой и здесь только декоративной решёткой, поднялся с четверенек и, согнувшись, пошёл к северному берегу острова. Это была промысловая ночь, и мыс, который из-за чьей-то дезориентированной аллюзии назывался мысом Горн, был пуст. Абросимов сошёл в воду, распрямляясь по мере погружения, и, потеряв дно, поплыл.
Возвращавшемуся владению головой Абросимов радовался как таковому, просто как диверсифицирующей времяпрепровождение опции. Ещё он заметил, что умеет ориентироваться по звёздному небу и двигаться на север, от острова к острову, переплывая глубокие участки и проходя по мелководью вброд. Пройдя к северной части каждого острова, Абросимов выбирал самую его полярную точку и ложился отдохнуть, но лишь на несколько минут. С каждого нового мыса Горн, как он взялся их называть, посмеиваясь над перевернутой в системе воображаемых линз картой Южной Америки, Абросимов сходил, всё также осторожно разгибаясь.
Абросимову повезло: не встретив ни одного прожектора совместных патрулей, пересечение с которыми могло закончиться и похуже чем с любым из водомётов Бадмаева или Тагирова, к утру, он выбрался на берег материка. Он мог заметить это и раньше, но в этой части Каспия вода в значительной степени опреснена потоками Волжской дельты, а на появившиеся кусты сусака, частухи и стрелолиста, корневищами которых он, не сбавляя шага, подкреплялся, Абросимов обратил внимание только как на еду. Перехватив жвачки, входил в рукава и ерики и переплывал их.
Конец ознакомительного фрагмента.