Несостоявшийся русский царь Карл Филипп, или Шведская интрига Смутного времени
Шрифт:
7 февраля 1613 года выборщики, заседавшие в Большом Кремлевском дворце, высказались в пользу иноземного принца, то есть Карла Филиппа. Его коронацию запланировали на конец месяца. Это принципиальное решение, проведенное национальным героем Дмитрием Пожарским, почти на четыре столетия стало одной из самых больших тайн русской историографии. Профессионалы, поначалу выполнявшие заказ правящего дома Романовых, а затем следуя традиции, вышли из неудобного положения с исключительной простотой. За решение Собора была принята непрошедшая резолюция «казачьей партии», гласившая: «а Литовского и Свийского короля и их детей, за их многие неправды, и иных никоторых земель людей на московское государства не обирать, и Маринки с сыном не хотеть».
Шли дни, Пожарский и его сторонники с надеждой
Запуганные выборщики стали колебаться. У всех на памяти была расправа казаков с предводителем первого земского ополчения Прокопием Ляпуновым. Жизнь дороже, чем принципиальный спор о том, кто окажется лучшим царем для России. К тому же аргументы казачьих вождей начинали действовать. Королевич все не ехал, и — кто знает, — может, шведский король Густав Адольф вовсе и не думает отпускать брата на царство, а лишь пытается извлечь из этой истории собственные выгоды. Пожарский пытался тянуть время, говоря, что Михаил Романов слишком молод, ему нельзя садиться на престол в такое трудное время. Казачья партия восприняла эту новую тактику как проявление слабости и лишь усилила нажим.
Среди бояр, чутко следивших за расстановкой сил в Москве, тоже появились сторонники Михаила Романова. В конце концов, юность и слабость монарха тоже могут быть полезны — больше власти перейдет к боярской думе. Федор Шереметьев, объясняя причину своей активной поддержки этого кандидата, писал боярину Василию Голицыну, находившемуся в польском плену: «Мы выберем Мишу Романова, он молод и еще незрел умом, и нам с ним будет повадно».
Страсти достигли пика, когда выборщики собрались на очередное заседание 21 февраля 1613 года. Во дворец ворвались разъяренные казаки с криками, что никто отсюда не уйдет, пока не выберут Михаила Романова. В русской историографии, на протяжении столетий лепившей из лоскутов приемлемую канву событий, об этом форменном парламентском перевороте ничего не говорится. Лишь вскользь упоминается, что права Михаила Романова на престол популярно объяснил Собору некий «славного Дону атаман». Однако для современников обстоятельства воцарения основоположника династии Романовых не были тайной. В Швеции и Польше даже годы спустя после этих событий Михаила Романова презрительно называли «казачьим царем».
Мы не знаем, что происходило в тот день с Дмитрием Пожарским и его сторонниками, возможно, их попросту не пустили на заседание Собора. В поспешно разосланной 25 февраля по городам грамоте говорится о единодушном избрании на престол Михаила Романова. Польского и шведского принцев Собор отверг, поскольку отец первого разорял Россию и угнетал православных, а шведский король обманом захватил Новгород. Среди лиц, подписавших этот документ, нет имен вождей земского ополчения Пожарского и Трубецкого, как и имени знатнейшего из бояр, возглавлявшего семибоярское правительство, князя Мстиславского. Казачий переворот удался, теперь оставалось убедить робкого и болезненного юношу принять скипетр из рук разбойников, уже вознесших за последние годы к власти череду самозванцев.
Никто точно не знал, где находятся Михаил Романов и его мать, инокиня Марфа, выехавшие из бурной и голодной Москвы сразу после освобождения столицы от поляков. Была сформирована делегация — нетрудно догадаться, что в ее составе не было ни Дмитрия Пожарского, ни Кузьмы Минина, ни Дмитрия Трубецкого, находившихся под домашним арестом, — которой поручили «искать царя». Его нашли тринадцатого марта в Ипатьевском монастыре возле
Торжественная церемония приглашения Михаила на царство состоялась на следующий день. Посольство, взяв для поддержки костромское духовенство, направилось к монастырю с иконами и хоругвями. Инокиню Марфу с сыном пригласили прошествовать в соборную церковь, где послы и сообщили о цели своего визита: Московское государство просит Михаила принять скипетр, а мать — благословить сына на царство. Эта новость не вызвала радости у монастырских затворников. Марфа ответила послам: «Сын мой еще не в совершенных летах, да притом Московского государства люди измалодушествовались — давали свои души прежним московским государям и не прямо служили им». Перечислив всех погубленных московских царей — от убитого сына Бориса Годунова до Василия Шуйского, постриженного в монахи и отправленного в Польшу, — Марфа заключила: «Как же можно быть на Московском государстве государю, видя такое непостоянство и крестопреступления, и убийства, и поругания над прежними государями?» Ее беспокоило и разорение государства, из-за чего царь не мог выполнять своих обязанностей — платить войску и чиновникам, — и судьба находившегося в польском плену митрополита Филарета, которого поляки могли убить из мести после избрания на престол его сына. Кроме того, без благословения отца нечего было и думать о принятии Михаилом царского посоха.
Надо сказать, что Филарет из плена поддерживал переписку со своей семьей и друзьями и, зная о планах возведения на престол его сына, никак эти проекты не поощрял. Он выгодным образом отличался от прочей русской знати — исключительно косной по европейским меркам — своим интересом к наукам, моде и иностранным языкам, был человеком волевым, крепким и честолюбивым. Хилый и недалекий сын, не получивший даже минимального образования в годы потрясений, обрушившихся на Россию, вряд ли мог справиться со вздыбившейся страной и удержать в руках царский скипетр. Когда-то отец Михаила и сам мечтал о царском венце. В середине девятнадцатого века в запасниках музея в Коломне был найден портрет Филарета в патриаршем облачении — работа художника XVIII века. На холсте проступала корона, явно относившаяся к какой-то другой работе. Верхний слой краски сняли, и под портретом священника оказалось изображение того же человека, но со скипетром в руках и с порфирой на плечах. Надпись на этом более старом полотне гласила: «Федор, царь всея Руси».
После принудительного пострижения в монахи отец Михаила закрыл для себя возможности светской карьеры, но при этом и не переносил свои несбывшиеся мечты на сына. В письмах из плена в Москву он предлагал выбрать царем кого-либо из бояр, ограничив его права. Филарет явно проникся обаянием польской конституции, запрещавшей королям принимать важные решения — от объявления войны до изменений законов — без согласия сейма. И все же судьба распорядилась так, что корону собирались вручить сыну Филарета, менее многих пригодному по своим качествам для вывода России из кризиса.
Робкий семнадцатилетний юноша с безвольным лицом, нетвердо стоявший на больных ногах, с надеждой и страхом смотрел на мать, ожидая ее решения. Ему протягивали посох — он его с ужасом отталкивал, точно это была змея, которая могла ужалить. Послы клялись, что Михаил не повторит судьбу своих предшественников на троне, что все русские люди соединились в желании избрать его царем, а отказ приведет к исчезновению Московского государства и гибели православной веры: «За души православных христиан взыщет Бог на тебе, государь Михаил Федорович, и на тебе, на великой старице иноке Марфе Ивановне!»
Вообще-то русская традиция требовала, чтобы народ умолял будущего царя принять царство, а тот отказывался. Подобные спектакли с заранее известным концом разыгрывались по нескольку дней, и чем сильнее кипели страсти, тем почетнее считалось для обеих сторон. Но в данном случае, судя по отрывочным свидетельствам современников, сопротивление Михаила и его матери было искренним. Четыре царя, свергнутых с престола за последние десять лет — Федор Годунов, два Лжедмитрия и Василий Шуйский, — из которых троих убили, а четвертый томился в плену, могли заставить задуматься даже зрелого честолюбца, не говоря уже о тихом юноше.