Несовершеннолетний век
Шрифт:
Что по тонким, лежащими пятнами, лужам,
Не пустился бежать, а лишь быстро пошел.
За Лебяжьей канавкой, под бюстом Паллады,
Среди Летнего сада, ветвистых дорог,
В коридоре зеленом вьюнов анфилады,
Контур Блока в аллее неспешно плывет.
Это знать все размашистый сон беспримерный?
Над рассудком смеется и водит впотьмах,
Или бес привязался, из гиблой каверны?
Ворожбой напускает на голову страх.
У
Чернышевский с Державиным в воду глядят,
Наблюдают, как чайки в медлительной грусти,
Через реку к «Авроре» неспешно летят.
Вот в дыму Миллионной у Марсова поля,
Броневик тихоходный плывет над землей,
А за ним разъяренно народная воля,
Вскинув кверху штыки пробегает толпой.
Вслед за Глинкой ступает задумчивый Пушкин,
Вдоль канала, где высится Спас на Крови,
А у моста, где в берег уложены пушки,
Зашвартованы прошлого снов корабли.
За каретой царицы с эскортом гусарским,
Свора нищих детей в берестяных лаптях,
А за ними Распутин, походкою барской,
Шел с зажатым картузом в огромных руках.
Заблестели лучи пооплавленных свечей,
Вместе с оловом глаз перехожих калик,
И держась за веревку теснятся навстречу,
За мальчишкой – ведущим, что к ходу привык.
За фонтанами замер задумчивый Гоголь,
В «Англетере» Есенин из окон глядит,
По брусчатой тропинке с улыбкою строгой
В легком платье Цветаева плавно парит.
Бродят толпы несметные лиц неизвестных,
Словно памяти призраки прежних веков.
Смотрят в небо и в воду с карнизов отвесных,
Будто ждут отпущения слов как грехов.
Вся пропитана кровью «седая Пальмира»,
Вся прошита тенями остывших идей,
Голоса революций здесь в камне застыли,
И искусства под небом висит колыбель.
И догадка мелькнет потускневшим кошмаром,
И вопрос повторится, явь это иль сон?
Медный всадник, качнувшись, дыхнет белым паром,
И от Пеля аптеки, вверх взмоет грифон.
Я открою глаза среди острова линий,
Отдышусь и, встречая лиловый рассвет,
Разгляжу вдалеке чьи-то тонкие спины,
И замечу, как стынет средь дымки их след.
Разольется в бульваре свет желтый, весенний,
И погаснут лучи фонарей городских,
Потекут по дорогам уж новые тени,
На день за спины прячась, хозяев своих.
(апрель 2017)
Хоронили дурака
За деревней на горке, где траву на сено косили,
Нынче кладбища нового вотчина, в светлых крестах
Здесь на прежнем полудне вчера дурака хоронили,
Да такого, что раньше и не было в этих местах.
У базара, с бездомною сворой собачьей ютился,
Да до первого снега ночлег его был под мостом,
То монетой какою, то хлебом поданным кормился,
А то песни горланил, под ивовым красным кустом.
Барахла у него, сапоги да куртейка с дырою,
Да на шее цыплячьей веревочка с медным крестом,
И за пазухой в старом кульке, под рубахой простою
Фотокарточка сына, при форме да с черным углом.
Было дело вот это, на прошлой, пасхальной неделе,
Когда всякий до церкви идет куличи освятить,
Да чтоб службу заздравную к имени мерно пропели,
Да чтоб чашу безбедного счастья на годик продлить.
С беготней суета, всюду хлеба да ладана запах,
И с утра у забора церковного скачет дурак,
Машет радостно, дареной булкою с маком,
В окружении с собой приведенных бродячих собак.
Тут сынишка главы городского к обедне заехал,
Настоятель из храма его вышел к двери встречать,
А пока заносили подарки, как часто не к спеху,
Тут щенку из той своры, взбрело гостенька покусать.
Да чего там беды-то, ботинок да брюки подрали,
Да и сам паренек ничего, усмехнулся, пошел,
Только два холуя, что его до ворот провожали,
Взялись псину лупить, как хозяин до церкви зашел.
Тут дурак не стерпел да и вплелся в неравную драку,
Да со словом спокойным к холопам в горячке полез,
Знать успел только спрятать под куртку малую собаку,
От удара на снеге скатился, свалясь под навес.
Ну а дальше в запале подняли, к рожну прислонили,
Все кричали, а ну как решили, что нечего взять,
Дурака листвяным батогом по спине отходили,
Да и бросили наземь, побрезговав руки марать
А дурак как очнулся, кровавым пятном расплевался,
И щенка из-за пазухи вынул, построжась слегка,
А потом шепотком говорил и смеясь улыбался
Ну и гладил по холке, вот только дрожала рука.
Помер он, к ночи ближе, в страстную субботу,
Потом день гоношили на гроб, да поминки собрать,
И когда уж простилися все, то осталась забота,
Кому свору собачью с могилки его отгонять.