Несовершеннолетняя
Шрифт:
— Это он из-за нее, — и кивнула на Марианну.
Девчата насторожились.
— Ишь, черт, куда нацелился!
— Вообще-то если его в руки взять, он ничего. Живут хорошо, обули бы ее, одели.
А Домна строго сказала:
— На кой черт ей все это? Она и сама обуется, оденется. Правда, Марианна?
Та слушала рассеянно. У нее гудели ноги, а перед глазами плыл синий воздух, лес, река, Шуркино озабоченное лицо…
— Эх, нам бы твои заботы! — сказала одна из девчат и подсела к Марианне
— Возьмет! — усмехнулась Клавка, та, у которой был роман с мордвином. — Самой просто неудобно.
Тогда Марианна, оживившись, предложила:
— Я тебе могу дать двести пятьдесят рублей.
Она поспешно открыла сундучок, где рядом с паспортом и свидетельством об окончании школы-семилетки лежало несколько бумажек.
Кто-то из девчат заметил:
— Это уж полное хамство — у сироты брать.
— Я же отдам, — виновато сказала Клавка. Молчаливая Домна тоже поднялась с койки.
— Отдаст. Только что означает «сирота»? Зачем человека обижать? Сейчас такое понятие отсутствует.
Марианна сделала вид, что ничего не случилось. И спросила:
— Скажите, а когда же свадьба?..
Покос — славное время: под косами вместе с травой ложится земляника, кусты ягоды княжанки, грибы — красноголовики. Бывает, что коса въедет в мягкую кочку, оттуда взовьются мелкие дикие пчелы, и когда от них отобьешься, можно забрать взятку — фунта два светлого меда.
Возле делянки, с которой Зорька свозил копны, стенкой стоял густой малинник. По верхушкам уже наливались ягоды.
— Это тоже не работа, — недовольно заметил Зорька Лазуткину. — Баб из кустов не выгонишь.
В разгар покосной страды в колхоз прислали заводских — черных от смазки слесарей, жестянщиков в рваных фартуках, кузнецов с подпаленными бровями, сборщиков, учетчиков, бухгалтеров. Как всегда, на всех не хватало граблей и вил, и большинство, воспользовавшись заминкой, прямым ходом рванулось в малинник.
— Шут с ними, пусть налопаются! — досадливо, но снисходительно сказал Лазуткин. — А потом, если они мне по копне на брата не поставят, я с них с живых не слезу.
Он отозвал Зорьку в сторону и сообщил:
— Тут, Светозар, между прочим, девочка твоя.
…В руках у Марианны были маленькие щербатые грабли. Она осторожно, боясь обломить последние колки, выгребала из кустов сухую траву. Зорька, держа в поводу Буланого приблизился нерешительно.
— Гребешь, значит? — тихо спросил он.
— Гребу… — тоже очень негромко ответила Марианна. Зорька не знал, что говорить.
— Ваши чумазики вон по ягоду утекли, а ты что же работаешь?
Марианна сказала уклончиво:
— Я боюсь, что не выполню норму… У нас же задание. Зорька поглядел на ее исколотые жесткой травой ноги, на щербатые грабли, и в горле у него что-то сжалось. Он сказал угрюмо:
— А у меня с матерью худо. Ее в больницу хотели, а она убегла. Двое суток искали. Теперь запираю ее.
Лицо у Зорьки было худое и суровое. У Марианны дрогнули ресницы.
— Почему же ты не приходил?
— Зачем же пойду, когда я тебе не нужен?
Раньше Марианна боялась лошадей. Теперь она подошла совсем близко к Буланому и взялась за конец поводка, коснувшись при этом намеренно Зорькиной руки.
— Неужели так трудно было прийти? — еще раз тихо спросила она.
Позади них кто-то шумно зашевелил кустами, затрещал сучьями, выбираясь из малинника. Зорька с опаской оглянулся.
— Ты думаешь, я боюсь, что нас увидят, — сказала Марианна, глядя ему прямо в глаза. — Я абсолютно не боюсь!
— Ой, плохо, мне, Марианна, плохо! — сказала Зорькина мать, накрывая темной рукой то место, где болело сердце.
За окном шел холодный, нудный дождик, который часто приходит в конце июля на смену ясным дням и мешает закончить сенокос.
— А почему вы боитесь в больницу? — спросила Марианна.
— Боюсь. Чего в ей хорошего, в больнице-то? Больница меня, Марьяна, не вылечит. Я сама себя вылечу, если сердцем успокоюсь. Мне бы опять любовь мою найти… Тут бы я и ожила. Я ведь еще не старая, Марьяна!
Дождик перестал. За окошком густел вечер. С ближнего некошеного поля пахло мокрым клевером. В палисаднике бледно розовел прибитый дождем шиповник. Зорька оставил Марианну и мать вдвоем, ушел просить лошадь, чтобы до ночи успеть в больницу на Муроян.
Марианна зажгла свет и снова села возле Зои. Невнятное любопытство к жизни заставляло ее слушать, что та рассказывает. Между ними возникло что-то вроде доверия, как между взрослыми женщинами.
— Ведь это меня за то Бог бьет, что я мужнину плоть в себе не удерживала, — с печальным воодушевлением призналась ей Зоя. — От законного своего мужа родить не хотела. Потому — не любила ево… — И добавила строго: — Станешь со Светозаром жить, так-то не делай. Не хитри.
Через полчаса заскрипели ворота, приехал сам Лазуткин в шарабане. Больная увидела председателя, и на лице у нее промелькнуло что-то вроде желания прихорошиться, прибодриться.
— Здорово, княгиня! Говорят, занемогла ваша милость?
Лазуткин положил шапку и подошел к постели.
— Эх, Зоя, Зоя! Бойкая ты была баба! Не при деточках сказать, помутила ты нас, молодых ребят!
— Всего бывало, Нестер Абросимыч, — с тихим удовольствием вспомнила та.
— По старой замашке хочу прокатиться с тобой. Собирайся.