Несовместимые
Шрифт:
— Да, о них.
— Хорошо, — сощуривает глаза, что-то записывает себе на листочек. — Я присмотрю за твоими родителями. Это все? — вопрос побуждает еще попросить сопроводить до аэропорта, но тогда он точно поймет, что дело не в конкурентах. Кто знает, на что пойдет Герман. Его мотивы до сих пор мне не ясны.
— Да. Спасибо, — теперь встаю и ретируюсь из кабинета, пока действительно не исповедалась перед Тайсумом, как грешница перед священником.
***
Полночь. Задумчиво смотрю на почти собранный чемодан. На сердце тяжесть, на душе неспокойно. Опять побег. В этот
Вытираю пальцами влагу под глазами. Моргаю, вздыхаю. Еще раз проверяю собранные вещи. Главное, не забыть паспорт, билеты и карточки, остальное фигня.
Звонок. Я, как дикое животное на трассе, ослепленное фарами машины, замираю посредине квартиры между кухней и спальней. Сердце бьется где-то в горле. Крепче сжимаю стакан с водой в руке. Кто бы это мог быть в такое время? Самое интересное, звонок не повторяется.
Я все же подхожу к двери, заглядываю в глазок и мечтаю слиться со стеной, превратиться в невидимку. Сделать вид, что меня дома нет. Взгляд мечется по выкрашенной стене, словно там есть ответ. Он не уйдет. Более того, если не открою, он сам войдет.
— Ты в курсе, что в такое время по гостям не ходят? И вообще, я тебя не приглашала, — придерживаю одной рукой дверь, другой рукой упираюсь в свой бок. Мне безумно страшно, но страх я свой маскирую за недовольством.
Против воли начинаю его рассматривать. За три дня, мне кажется, он похудел, черты лица стали острее и жестче, губы сжались, густая щетина прорезала щеки. Вместо привычных брюк на нем черные джинсы, вместо крахмаленной рубашки — футболка, вместо пиджака — косуха.
На мне пижамные штаны с единорогами, майка на тонких лямках, спереди рисунок радуги. Судя по смешинках в глазах, его мой наряд забавляет.
— Я вообще-то спать собираюсь, — зачем-то начинаю объяснять.
Он подается вперед, я рефлекторно отступаю назад, тем самым позволив ему войти в квартиру. Сам закрывает дверь, от щелчка замка я вздрагиваю, с расширенными глазами смотрю на мужчину.
Я так привыкла, что вокруг меня люди разговаривают, никогда не молчат, даже когда нечего сказать, несут какую-то чушь. Этот же молчит. И гадай, что у него на уме, вспоминай психологию, вспоминай значение мимики - и тогда, возможно, что-то будет понятно.
— Если ты пришел вести умные и душевные разговоры, давай в другой раз. Я действительно хочу спать, время давно оказаться в кроватке, — вот не умею выразительно молчать. Меня тишина ввергает в панику. — Герман Алексан... — отчество не договариваю.
Смотрю в его глаза. Они темные, мрачные, ничего хорошего не предвещают. Мгновение – и он обхватывает мое лицо ладонями, дергает на себя, впивается жестким поцелуем в мои губы. Я упираюсь ладонями ему в плечи, пытаюсь вывернуться из его плена, но куда мне там... Напор усиливается, язык требовательно раздвигает сжатые
Он ведь добьется своего, заставит ответить на поцелуй. Порыв вырваться властно подавлен. С ужасом осознаю, мне интересно узнать, каков его поцелуй на вкус. И что он принесет мне. Это настолько меня изумляет, что я прикусываю зубами его нижнюю губу. Хватка слабеет, пользуюсь моментом, вырываюсь из этого насильственного плена, отскакиваю в сторону.
Показательно вытираю тыльной стороной губы. Он дышит тяжело, прижимает пальцы к губе. Смотрит на них, убедившись в отсутствии крови, ухмыляется. Медленно приближается ко мне, на ходу снимая куртку. Она летит на пуфик. Я отступаю, пячусь назад спиной, не спуская с него настороженного взгляда.
— Не приближайся ко мне! — шиплю, потом резко разворачиваюсь и бегу в сторону кухни.
Пистолета нет, чтобы его прихлопнуть, а вот нож вполне сгодится. Экспертиза подтвердит, что все мои поступки совершены в состоянии аффекта. Еще можно выдать убийство за самооборону. Боже, о чем я только думаю! Хватаю нож со столешницы, выставляю его перед собой.
Герман замирает на расстоянии вытянутой руки. Смотрит сначала на нож, потом мне в глаза, губы его расползаются в довольной улыбке. Почему?
— Не подходи! У меня не дрогнет рука всадит тебе нож в сердце! — пафосно звучит, аж противно. Я морщусь от своих слов. Он делает шаг, я упираюсь попой в столешницу. Еще один шаг, рука начинает дрожать.
— Не подходи! — предупреждаю, с ужасом наблюдая за его приближением. Кончик ножа упирается ему в грудь. Сглатываю, испуганно смотрю в его холодные глаза. Темная бровь вопросительно изгибается.
Я смогу! Я сумею! Это будет выглядеть как защита. Опускаю глаза, Герман не отстраняется, он сам прет на нож. Цепенею, наблюдая, как на белой ткани расползается красное пятно. Отдергиваю руку, обескураженно вскидываю на него глаза. Взгляд его неподвижен, смотрит на меня не мигая.
— Ты сумасшедший...
Он забирает у меня нож, небрежно кидает его мне за спину. Поднимает руку, проводит костяшками по щеке, очерчивает губы, нагибается и целует. Немного напряженно, скованно, но все так же властно. В этот раз я ему отвечаю. От шока мои действия какие-то неуверенные, как у школьницы, у которой случился первый серьезный поцелуй.
Герман поднимает голову, разглядывает мое лицо, а я смотрю на него сквозь ресницы. Наверное, это и есть ответ, почему он меня преследует.
— Ты хочешь, чтобы я стала очередной твоей любовницей?
Его палец проходится по нижней губе, взгляд блуждает по лицу. Молчит.
— Ты будешь отвечать на мои вопросы? Или я не имею права знать ответы?
— Я хочу тебя, — я это признание прочитала по губам, а не услышала. Из груди вырывается смешок. Тоже мне, Америку открыл.
— Одна ночь, и мы разойдемся в разные стороны? Я должна понимать, чего от тебя ждать.
— Ты слишком много болтаешь, Марьяна, — на ответ это явно не похоже, я недовольно поджимаю губы. Герман не перестает меня разглядывать, мое лицо никто так долго не рассматривал. Он словно хотел запомнить каждую черточку, каждую линию.