Несравненное право
Шрифт:
Я зажгла свечи и, сжав зубы, повернулась к роскошному зеркалу. Летом, поддавшись минутному порыву, я чуть было не велела вынести его прочь, уж больно неприятным было воспоминание о воспользовавшемся им в качестве прохода пустоглазом госте. К счастью, нежелание объяснить эту свою причуду пересилило, и я ограничилась тем, что, оставаясь одна, занавешивала стекло шелковой атэвской шалью цвета павлиньего пера. Защитить от магии она, разумеется, не могла, но создавала иллюзию преграды на пути отвратного существа. Впрочем, меня больше не тревожили — то ли я перестала интересовать адептов Ройгу, то ли мне удалось их хорошенько припугнуть. Понемногу я успокоилась и даже
В коридоре прозвучали тяжелые шаги. Менялся караул, а это значит, что минуло две оры пополуночи. От свечей осталась половина, а дрова в камине почти прогорели. Давно пора было отправляться спать, но что-то меня удерживало. А потом на краю моего сознания словно бы раздался хруст, как от ломающегося молодого льда. Нет, это не было ощущение чужого присутствия, как бывало, когда по мою душу являлись ройгианцы.
Я потрясла головой, отгоняя непрошеные мысли. Не помогло. Прохладные прикосновения стали чаше и быстрее. Мои маленькие друзья-тени затеяли свою обычную возню. Я все еще не привыкла к их постоянному присутствию и невольно посмотрела на свои руки. Можно было поклясться, что я сижу летним ветреным днем под деревом, а вокруг пляшут солнечные зайчики, однако все деревья в Эланде, кроме елей и можжевельника, давно облетели…
Я еще раз поправила волосы, поддавшись слабости, все же набросила на зеркало павлинью шаль и задумалась, пытаясь понять, чего же меня тревожит. А тревога нарастала, я уже с трудом удерживала себя на месте — хотелось куда-то немедленно бежать, что-то делать, о чем-то кричать…
В дверь постучали неожиданно. Стук был очень осторожным, но я взвинтила себя уже до такого состояния, что для меня он прозвучал мушкетным залпом. Я подскочила, как вспугнутый заяц, добежала до двери и, повернув ключ в замке, рывком ее распахнула.
— Вот как? — улыбнулся Рене. — Герика не спрашивает, кто ее хочет видеть в столь поздний час?
— Монсигнор! — я быстро отступила в глубь комнаты, лихорадочно усмиряя глупую улыбку, появлявшуюся на моем лице всякий раз, как со мной заговаривал эландский герцог. По счастью (или наоборот), Рене был не один, а присутствие Шани, как всегда, придало уверенности. На дружбу Гардани можно было положиться.
— Мы вот по какому делу, — Рене с удивлением осмотрел занавешенное зеркало и горящие свечи, — и мне, и Шандеру эта ночь кажется какой-то странной, а вы, сигнора, бывали в Убежище, носите амулет эльфийского принца. Вы ничего не чувствуете?
Разумеется, я чувствовала, но не могла выразить словами, что именно. Я честно призналась в своей беспомощности. Рене, взглядом спросив моего согласия (как будто я могла что-то иметь против?!), уселся в одно из глубоких, обитых парчой кресел, которых в моей комнате поставили явно больше, чем следовало. Шани опустился в другое. Преданный, смирно лежавший у моей кровати, немедленно переместился поближе к Гардани, и тот с нескрываемой сердечностью пожал лапу моего зверя. В этой обстановке мне оставалось только налить гостям вина, казавшегося лично мне излишне сладким, хотя знатные дамы должны пить именно такое. Гости молчали, я тоже.
Из ступора меня вывел странный голос — резкий и скрипучий, с интонациями, живо напомнившими мне одного весьма неприятного учителя-тарскийца, голос этот явно не принадлежал ни Рене, ни Шани.
— Я полагаю, — казалось, говорили из-под кресла Рене, однако беспокойства это ни у кого из присутствующих не вызвало, — в настоящий момент происходит некое судьбоносное событие, последствия которого скажутся на судьбе вверенных нам земель!
— Нам? — хмыкнул герцог и поднял руку так, что неизменный золотой браслет лихо блеснул в свете множества свечей. — Любезная сестра! Разрешите вам представить моего просвещенного спутника!
Я не верила собственным глазам. С золотого браслета важно сползла украшавшая его золотая же жабка, которая на глазах, обретая цвет вороненой стали, важно взобралась на плечо Рене.
— Разрешите представиться — Андриаманзака-Ракатуманга-Жан-Флорентин, странствующий философ и ученый, — жаба учтиво поклонилась. — В последнее время я имею честь состоять советником при особе Великого герцога Эланда, Первого Паладина Зеленого Храма, достопочтенного Рене Арроя.
Я потрясенно молчала, а Рене с Шани не могли скрыть плутовской мальчишеской улыбки. Между тем странствующий философ окончательно угнездился на плече адмирала и продолжил свою великолепную речь:
— Мы принадлежим к древней, высокоразвитой расе, которая обладает способностями мыслить отвлеченно, отличаясь также прекрасной памятью. Мы живем во имя поиска Истины, и поиск этот является целью и смыслом нашего существования, поэтому нас никогда не ослепляют вещи, столь привлекательные для более примитивных созданий. Жажда богатства и власти, стремление привязать к себе иное мыслящее существо нам глубоко чужды. Но я отвлекся, чтобы объяснить Ее Величеству причину моего выхода на сцену, а заодно поставить ее в известность, что мое присутствие при особе монсигнора Рене является тайной, от сохранности которой зависит будущее этого мира. Целью же нашего нынешнего собрания…
Я украдкой взглянула на Рене. Адмирал слушал говорящую лягушку с абсолютно серьезным выражением лица, но в голубых глазах плясали веселые искры. Шани был не столь выдержан, и на его губах то и дело появлялась улыбка. Это было просто великолепно, что он вновь научился улыбаться. Насколько мне помнится, граф потерял эту способность после смерти первой жены. Если все заслуги этого говорящего чучела сведутся к тому, что Шани вспомнит, что такое смех, то и тогда его появление будет оправданно.
Тем не менее я прилежно слушала четвероногого ритора и, к своему удивлению, пришла к выводу, что он весьма неглуп. Если бы ни его спорная внешность и размеры, а также назидательный тон и обилие заумных слов, жаб мог бы быть весьма дельным советником. Ведь это именно ему пришло в голову, что в Идаконе находятся три человека, близко сталкивавшиеся с ройгианской магией. Двое из них — Шандер и Рене — почувствовали в эту ночь странное напряжение, и Жан-Флорентин предположил, что, если это не случайность, нечто подобное должна ощущать и я, а мои познания в эльфийской магии, возможно, позволят пролить свет на происходящее. Увы! Знаний у меня было не больше, чем у библиотечной кошки, даже если она каждый день спит на многомудрых фолиантах. Да, я ощущала, что нынешняя ночь не простая, но не более того.