Нестор-летописец
Шрифт:
Все это Кирша выпалил на одном дыхании, словно читал по писаному. У Несды взвихрилось в голове от острого желания возразить.
— Рюрика в Ростове помнят, — сказал он. — И в Киеве о нем знают. Но Рюрик был варяжский князь, а Кий — из племени полян. Киев уже тогда был стольным градом, а не каким-то погостом. Потому и ушел Олег из Новгорода, что Киев старше и обильнее.
— Да он и не слыхал даже про такой град! — запальчиво ответил Кирша. — А что Рюрик варяг — так мой дед сказывал иное. Ему говорил его дед, а тому деду — собственный дед, который был песельником в дружине Олега. Он-то уж точно знал, что Рюрик не варяг, а колбяг из Ладоги.
— Князь — из торговой дружины? — Несда не поверил.
— Ну и что? — горячо спорил Кирша. — У ромеев стол василевсов простые кмети силой берут. Или тиуны дворовые. Или эти… у которых ятра отрезаны. Это разве лучше?
— Не лучше.
— То-то же. А на торговле вся Русь стоит.
— Нет.
— Что — нет?
— Не на одной торговле.
— Ну… — Кирша потер нос, на который упала большая капля дождя. — Если Русь пошла от колбягов…
— Да что ты заладил — колбяги, колбяги, — перебил его Несда. — Как она могла от них пойти?
— Ну так и пошла, — спокойно ответил Кирша. — Колбяги еще при Рюрике себя русью звали. И сейчас никого другого русью не признают.
Несда замолчал, глядя в мутную осеннюю воду. Уж лучше пускай Рюрик остается варягом, думалось ему.
— Не хочешь больше разговаривать? — спросил Кирша.
— Нет. То есть хочу. Откуда ты знаешь про харатьи?
— Другой мой дед был книжным писцом у посадника Остромира, который отец воеводы Вышаты.
— Правда? — восхитился Несда, попав на любимую тему. — А много ли в Новгороде училищ?
— Хватает. У нас только холопы грамоте не умеют, — похвастал Кирша. — А в Киеве, говорят, полно невегласов, не знающих ни аза. Потому и князь у вас имеет столько власти.
— Для чего же простонародью знать грамоту, коли оно в язычестве живет и в Христа не верует? — возразил Несда.
— Глупости какие. Грамота каждому нужна, чтобы всяк себе головой был. Князь Ярослав для того и завел в Новгороде училища.
— В Киеве их еще раньше устроил князь Владимир. Грамота нужна, чтобы разуметь Писание и иные боговдохновенные книги, — противоречил ему Несда. — Глава же всему — Господь.
— Ты купецкий сын или поповский? — воскликнул Кирша, сдвинув белесые брови.
— А твой дед какие книги переписывал? — не уступал Несда, тоже на повышенных.
— Эй, петелы, ну-ка живо помирились.
Вставший позади Нажир взял обоих за шеи, добродушно посмеиваясь.
— Ну-ка решите задачку, грамотеи. У купца было товару на тридцать шесть гривен кун и десять гривен серебра. На торгу он продал на сто ногат и двести резан, а потом купил еще на дюжину гривен кун и сто сорок ногат. На сколько серебра у него теперь товару?
Кирша быстро посчитал в уме.
— Я знаю.
Несда морщился, переводя ногаты и резаны в гривны кун, а те — в гривны серебра. Наконец сказал:
— Ни на сколько.
— Считай лучше, — велел Нажир.
— Я посчитал. На этого купца напали половцы и все отобрали.
Кирша расхохотался.
— Теперь я вижу, как трудно с тобой приходится твоему отцу, — укоризненно сказал Нажир.
И до самого Смоленска не отпускал от себя Несду. Заставлял считать и пересчитывать гривны, меры жита и паволок, вместимость амфор и дубовых бочек и прочие малоинтересные вещи. У Несды от всего этого болела голова, но он проявлял стойкость — ни на один вопрос не ответил правильно. В конце концов купец последовал совету Захарьи — настучал отроку по затылку и затем уж не задавал никаких каверзных задач.
У торговой пристани Смоленска лодьи стояли два дня. За этот срок Несда вдоволь нагляделся на градскую крепость с проездными и стрельными башнями, ощетиненную заборолами поверху стен, — никакого сравненья с Киевом. На второй день Кирша сманил его в поход к древнему городищу, лежавшему на холме невдалеке от города. Ничего кроме гнилых бревен и черепков они не нашли, но вернулись довольные. Городище, хотя и опустело меньше века назад, дохнуло на отроков незапамятной древностью. Киршу обвеяло лесным духом предков-кривичей, а Несду наполнило размышлениями о множестве племен, из которых состоит ныне Русь, и об их несхожих обычаях. Как из этой пестряди собрать единое — из разноцветных кусочков смальты сложить искусный образ?
Едва Нажир окончил переговоры со смоленскими купцами и дал команду отплывать, пошло самое интересное: волоки. Лодьи спустились ниже, к плоскому низменному берегу. Здесь их встречали. Волоковых артелей работало сразу несколько. Лодьи, одиночные и обозные, торговые и иные, шли непрерывным потоком по пути из варяг в греки и обратно. Несда с открытым в удивлении ртом смотрел, как по взводным брусьям, щедро смазанным жиром, их вытягивали из воды, как ставили на низкие волокуши и впрягали тягловую скотину — где коней, где волов. Дорога до речки Каспли ровная, плотно сбитая, даже по осеннему слякотному времени. Волокуши движутся ходко, и весь путь в полтора десятка верст одолевают быстро. На четыре обозные лодьи, по две за раз, ушло времени до обеда.
Через двое суток все повторилось. По Каспле прошли до Двины, там выплыли в Усвяч и поднялись до верховья, к Усвятскому погосту. Тут волок — на Ловать — еще оживленней, крикливей и толпливей. Из новгородских пределов путь здесь идет аж в три конца — в Двину, до Полоцка и дикой зимиголы, в Днепр, до греков, и в Волгу, до самого Хвалынского моря и сарацинских земель.
Как спустились в Ловать, новгородские гребцы заработали веселее. Нажир все чаще стоял на носу лодьи. Душа купца рвалась вперед, будто хотела за сотни верст разглядеть купола новгородской Святой Софии, и, если б могла, потянула бы за собой лодьи. Оно конечно — кто живет торговлей, тому везде дом родной. Но в своей стороне даже беда милее и горе краше. Для новгородца ничего нет лучше болотистых берегов Ильмень-озера и мутных волховских вод. Даже тут он находит предлог для гордой похвальбы.