Несущий Свет
Шрифт:
– «Пришли в лето Господне 983-е безбожные язычники-даны и взяли аббатство святого Лаврентия, могилы вскрывши и живых многих порази. И поднял герцог Пьер свое знамя над главным донжоном Ванна…»
Степа закрыл глаза. В ушах шумело. Он вновь открыл глаза, бросил взгляд на полетевший лист пергамента и вздохнул.
– Что, получается? – нетерпеливо поинтересовался Карно. – Получается, Степан?
– «Поднял этот… герцог свое знамя над главным… как его… донжоном Ванна…» – неуверенно повторил Степа.
– «…и созвал рыцарей храбрых и вассалов их, и двинулся на данов в третий день после Троицы…» – подхватил Карно, глядя в книгу. – Теперь понял?
– Это на французском, что ли? – жалобно спросил Косухин. Такое даже для него было несколько чересчур.
– Хуже, Степан. Это испорченная средневековая латынь. Ее даже специалисты читают с пятого на десятое. Это что! Я позавчера взял хеттский текст. Его вообще никто никогда еще не переводил. И вот пожалуйста, узнал о каком-то Табарне, который ходил войной на город Цальпу и захватил быков и три колесницы. Жаль, никто не поверит. Пока, по крайней мере. Больше покуда не читай – устанешь с непривычки.
Но Степа и не собирался знакомиться с рукописью дальше. Впечатлений хватало и так. То, что он умел теперь, было поразительно – но совершенно бесполезно. На что ему, командиру рабоче-крестьянской Красной армии, умение читать этот архивный хлам? Это для Шарля, ну и для Валюженича, конечно, тоже…
– Голова не болит? – поинтересовался Карно, заметив его состояние. – У меня сперва дико болела. Ничего, Степан, это только начало. Я уверен, что смогу еще больше. Представь, беру старое письмо – и начинаю разговаривать с автором! Уверен, это получится.
– Свихнешься, – констатировал Степа, но Карно лишь рассмеялся.
– Может быть. Паду жертвой науки. Во всяком случае, это нужнее для человечества, чем сгинуть где-нибудь у вас в Таврии во время штыковой.
Степа был настолько под впечатлением от случившегося – что даже не нашел в себе сил кинуться на защиту столь нагло попираемых пролетарских идеалов. Стало страшно он боялся Шарля и еще больше – себя. Странный дар он получил в заброшенном храме, когда пил из холодной серебряной чаши…
Валюженич появился часа через три. Он бросил на стол тетрадку, хлебнул холодного кофе и удовлетворенно проговорил:
– Две кольчуги, ожерелье, ножны и обломки меча. Все – не старше XII-го века. Ну, теперь порядок. Скучали? Шарль, ты что, за «Хронику» взялся?
– Перелистал, – небрежно заметил Карно. – Мы со Степой картинки разглядывали. Ну что, можно ехать?
– Да. Я как бы ненароком спросил – там сейчас пусто. Церковь обследовали года два назад, но лишь сняли план и сфотографировали. Думаю, мой визит не вызовет удивления.
– Если не засветимся, – согласился Карно, вставая. – Поехали, Степан. Как говорится: «Вперед, сыны отчизны милой, мгновенье настанет…»
Косухин вяло, без всякого интереса поплелся вслед за оживленными, решительными археологами. Предстоящая поездка ему почему-то окончательно разонравилась. Книга еще ничего, а вот если Карно вздумает поговорить с какой-нибудь каменной статуей…
…Авто быстро проехало через весь город и помчало по пустынной дороге. Слева и справа виднелись небольшие поля, на которых колосилась невысокая, только начинавшая желтеть озимая пшеница. Затем поля кончились и потянулись пастбища, по которым бродили упитанные бретонские буренки. Земля была неровной, то и дело она горбилась небольшими холмами, там и сям громоздились серые валуны. Все это было под стать безрадостной погоде и поневоле наводило на невеселые мысли.
Впрочем, Карно и Тэд не обращали на природу не малейшего внимания. Вначале Шарль долго язвил Валюженича, обвиняя его в научном эгоизме и нетоварищеском поведении. Вдобавок он ярко нарисовал картину неизбежного путешествия бросивших его приятелей на старой крестьянской подводе, которая всенепременно опрокинула бы их в кювет. Валюженич отшучивался, хотя и вынужден был признать неизбежные преимущества автомобильного транспорта. Затем оба приятеля пустились в рассуждения о святом Иринее, к церкви которого они направлялись, и Карно принялся рассказывать о каком-то Овернском Клирике, написавшем уникальное жизнеописание святого.
Степа всю дорогу молчал и лишь время от времени оглядывался назад. Дорога была пуста, и Косухин постепенно успокоился. Но береженного, как известно, Бог бережет, и Степа на всякий случай вынул револьвер и еще раз проверил оружие.
Наконец, где-то через час, автомобиль нырнул в лес, а затем остановился.
– Здесь, – заметил Валюженич, разглядывая карту. – Где-то рядом с дорогой.
Они посовещались еще с минуту, затем Карно медленно поехал вдоль кромки леса. Внезапно стена высоких деревьев оборвалась.
– Ага, поворот! – обрадовался Шарль. – Ну, рискнем.
Автомобиль свернул на узкую лесную просеку. На этот раз ехали недолго. Деревья поредели, и перед глазами предстала большая поляна, в глубине которой темнел силуэт полуразрушенной церкви. Трава обступила стены и тянулась выше, покрыв рухнувшие своды и давно пустые проемы окон. Возле разбитого купола выросло несколько молодых деревьев.
– Она! – удовлетворенно кивнул Карно. – Романский стиль. Построена в X веке, разрушена коллегами моего прапрадедушки в годы войны с шуанами. Насколько я знаю, здешний священник прятал самого Фротто. Этому негодяю в тот раз удалось уйти, но попа гильотинировали тут же – перед входом.
Валюженич кивнул, хотя думал явно о другом:
– Мы спрячем машину вон за теми деревьями. У нас часа два до темноты… Ну что, мы еще можем отказаться…
– Ставлю на голосование, – Карно обернулся к Степе. – Я – за то, чтобы попытаться. Ты, Степан?
Косухин пожал плечами:
– Раз уж ехали, чердынь-калуга…
– Почти единогласно. Командуй, Тадеуш!
– Йе! – нерешительность Валюженича разом исчезла. – Стив, бери рюкзак, пошли! Шарль, прячь машину и вынь ключ – на всякий случай. Ну, вперед!