Несвершенное
Шрифт:
— Я прекрасно понимаю причину твоего сомнения во мне, — сказал Роб. — Были ведь Розалинда и Клэр Глэсс. Ты, должно быть, ревновала.
— Это тебя-то? — Ее голос был тверд. Его предположение даже почти развеселило ее.
— Ну, может, не к родной сестре, — сказал Роб. — Ты всегда была так трогательно верна своей семье, но…
— К жене Джона? — спросила Лиллиан, ее скептицизм был глубже океана. — С чего бы ей вообще удостаивать тебя взглядом? Разве вы были знакомы? Что-то я не заметила. Да и мне это безразлично. Меня никогда не интересовало ни твое поведение, ни ее. Полагаю, ты решил, что всякая красавица в этом городе должна пасть ниц перед тобой, потому что
— Она была очень красивой, куда красивее тебя, — сказал Роб.
Лиллиан рассмеялась.
— Уверена, из нее вышло отличное украшение городской площади, — сказала она, и Кэми почувствовала дурноту из-за того, с какой легкостью Лиллиан обронила эти жестокие слова. Кэми даже возненавидела женщину на какое-то мгновение. — Сама мысль, что мне есть дело до ее внешних данных, так же нелепа, как и то, что я стала бы ревновать к твоим пассиям. Не стесняйся, можешь волочиться за каждой неудачницей, которую встретишь на улице. Мне все равно. Ты мне не нужен. И никогда не был нужен.
— Подойди, Лиллиан, — сказал Роб
В его голосе была слышна теплота, почти радушие. Если бы Кэми попросили сделать предположение, то она ответила бы, что он, скорее всего, протягивает к Лиллиан руки.
— Игра почти закончилась. Я победил — ты проиграла, но я поделюсь своей победой с тобой. Ты никогда не лебезила передо мной, как другие женщины, наверное, они решили, что понравились бы мне больше, если бы унизились. Ты же никогда ничего подобного не делала. Что верно, то верно. Ты просто приходила и требовала свое, как ты считала, по праву. Наверное, поэтому я и хотел тебе больше всех на свете. Наверное, именно благодаря твоему каменному упрямству и несгибаемой силе воли, как у закаленной стали, я никогда не любил ни одну женщину так же сильно, как тебя.
— Ах, вот как ты, оказывается, выражаешь свою любовь? — медленно проговорила Лиллиан. Казалось, она даже удивилась и спросила, скорее поддавшись этому порыву удивления, нежели желая услышать ответ.
— А разве тебя возможно любить иначе, кроме как совершенно безнадежно? — спросил Роб. — Ты — все для меня, и я сделал все, чтобы обладать тобой.
— Я не создана, чтобы быть чьей-то собственностью. Нет… этим бы я оказала медвежью услугу кому бы то ни было. Собака прибегает по первому зову хозяина, сокол возвращается к заботливым рукам и колпачку на голову, птица в клетке заливается песней, стоит только в коридоре раздаться чьим-то шагам. Всем нужна любовь. А ты говоришь так, будто я некая драгоценность, переходящая из рук в руки. Это оскорбительно.
— Идти на все ради тебя? Считать тебя бесценной настолько, чтобы быть готовым совершить любой грех?
— Да! — сказала Лиллиан.
Тишина.
— Что ж, — снисходительно произнес Роб. — Женщины ведь никогда не признаются, что они счастливы, не так ли? Все-то им чего-то не хватает. Нет такого комплимента, который оказался бы достаточно хорош.
— Убирайся и оставь в покое мой город и моих сыновей, — сказала Лиллиан. — Если хочешь, я могу уйти с тобой. Я сочту это достойным комплиментом.
— Не переживай, Лиллиан. Нашим сыновьям будет хорошо с нами, — заверил ее Роб. — По-моему, это отличный знак для примирения — раз ты можешь принять моего мальчика Джареда, как своего сына. Это показывает, что ты любишь меня, что бы ты там себе не думала, несмотря на ущемленную гордость и характер.
— Мне прекрасно известно, кого я люблю, — ответила Лиллиан.
— Ни один мужчина никогда не любил так женщину, как я люблю тебя. Я предоставлю тебе тысячи доказательств этой любви. Я отдам годы своей жизни тебе, приостановив свои планы мести. Все, ради тебя. Не только ради сохранения наших ножей, но и ради тебя, потому что ты хотела найти свою сестру. Я отверг ее ради тебя. Я убил Эдмунда Прескотта ради тебя.
Роб больше не походил на политика, теперь он был скорее героем из пьесы Шекспира, человеком, который жил в окружении ярких цветов, созданием красного и золотого. Он просто притворялся нормальным человеком. Это была его маска. И хотя Кэми уже некоторое время было это известно, она не понимала до конца, что же скрывается за этой маской. Похоже, мания величия, и он был самым безумным из Линбернов.
— Очень лестно, — сказала Лиллиан сухим, как выбеленные кости в пустыне, голосом. — Полагаю, твое желание обладать мною, не имело никакого отношения к желанию завладеть Ауримером.
— Именно. Мне нужна была только ты. Разве ты еще не поняла этого, любимая? Я ненавижу Ауример. Ненавижу Разочарованный Дол. Я собираюсь все это уничтожить.
Повисла тишина. Кэми посмотрела на Джареда. Он был прав, когда говорил, что Роб что-то планирует. И он был прав, когда сказал, что они к этому не были готовы.
Кэми не знала, о чем думают остальные, но она чувствовала, что находилась всего в нескольких шагах от неизбежного вывода: исходя из того, как Лиллиан говорила о бессмертии (ради этого придется убить несколько сотен, и Разочарованный Дол превратится в источник силы для последующих поколений чародеев), каким образом Роб заполучил свои силы и как он жаждал отмщения. Но его отмщение заключалось не в обладании Ауримером: настоящее отмщение не заканчивалось на Линберне в своей усадьбе с видом на город до скончания времен. Робу Линберну плевать было на наследие Линбернов. Он хотел уйти, смеясь.
Еще одна жертва. И я даю слово Линберна из Ауримера, что в Разочарованном Доле воцарится мир.
Как он, должно быть, смеялся, думая о том, каким образом он сдержит это обещание.
Но сейчас ему было не до смеха. Его голос звучал очень пафосно.
— Твои родители были моими злейшими врагами, а ты всегда была полна решимости следовать их примеру, чтобы пройти тот же путь обывательской слепоты. Вот ведь злая ирония судьбы, что я полюбил тебя и поставил превыше всех. Это было так мучительно для меня.
— Очень романтично, — сказала Лиллиан, голос которой сейчас напоминал треск сухих веток в руках, — престарелый Ромео и Джульетта, мечтающая о разводе.
— Настало время, чтобы перестать мучить друг друга. Лиллиан, подумай и ты поймешь, что мы слеплены из одного теста. Просто я это понял давно. Я вижу великое будущее для нас обоих, для наших детей. Ты и представить себе этого не могла в своих убогих мечтах об этом холодном доме и жалком городишке. Зачем прозябать в этом захолустье? В Лондоне, Гонконге и Берлине тоже живут чародеи. Не то отребье, с которым мы знакомы, что плутает в отчаянии, уж они-то вряд ли достойны звания чародея, а настоящие аристократы волшебства, обладатели истинного могущества. Уж они знают, как забрать силу у источника, не давая этому источнику подчинить себя. Они знают, что не обладающие магией — всего лишь стадо, которое можно и нужно использовать и выбрасывать. Это тебе не домашние любимцы, которых холят и лелеют. Мы могли бы присоединиться к ним, стать частью истинной элиты, вместо того, чтобы гнить здесь, в этом старом доме, претендуя на власть над сбродом, который с каждым годом все меньше и меньше уважает нас и не заслуживает ни того чтобы его осыпали милостями, ни того, чтобы ему даровали милосердие. Мы могли бы быть бессмертными. Мы могли бы стать выдающимися.