Несвоевременный человек. Книга вторая. Вера
Шрифт:
– Позови мне к телефону мурло. – Приказным тоном делает в трубку заявку невидимый собеседник Спински. А Спински сразу и не понимает, что от него хотят, и он даже решается переспросить. – Кого? – осторожно спрашивает Спински.
– Для глухих повторяю, мурло. – Уже более грозным голосом следует ответ. И тут Спински впадает во фрустрацию, не понимая, что ему сейчас делать. К тому же он так и не понял того, что от него требуют – может они проявляют его на внимательность, ведь они сразу же его так назвали. – А вдруг это не так? – охлаждает, а может ещё больше накаляет в себе обстановку Спински, пока в итоге не решается спросить. – Я не совсем понял. Что вы имеете в виду? О ком это вы?
– А это вы сами между собой решите. И для этого, я думаю, вам много времени не понадобится. Пять минут будет достаточно. – На этом вешается трубка с той стороны разговора. И Спински, с лицом подвергающим унынию всех на него смотрящих людей, с растерявшим последние остатки уверенности в себе, в полной растерянности взглядом смотрит ни на кого-то в отдельности, а во всё пространство кабинета. Ну а оттуда на него во все свои глаза требовательно смотрят все кто там был, в том числе и проснувшийся Талантов. – Ну!? Не томи!? – так и вопрошают все эти лица совета, приобретя за это мгновение нездоровый для себя цвет и крайне опасные мысли насчёт этого Спински, который и раньше не отличался особой расторопностью, – да в том же деле выплаты дивидендов, что тогда ему прощалось, – а сейчас это приобрело прямо невыносимый для всех характер, за что и прибить мало.
И тут вновь не выдерживает Лопатин, и он, придерживая себя одной рукой за бороду, а другой собранной в кулак, за стол, на который она упёрлась, с долей нездорового скептицизма по отношению к Спински (в общем, он готов того уже прибить) требовательно задаёт вопрос. – Ну, что они сказали? – На что Спински, явно специально делает наиглупейшее выражение на своём лице и, с тупым видом уставившись на Лопатина, – как будто в первый раз его видит, и совершенно не понимает, кто это таков, – после небольшой паузы заявляет. – Они требуют подозвать к телефону мурло. – И в другой раз эта шутка Спински была бы принята на ура, но сейчас никому из здесь находящихся людей совсем было не до шуток, и отчасти поэтому, Спински был никем не понят, и теперь уже члены совета выглядели до удивления растерянно. С чем они и принялись переглядываться между собой, пытаясь, как они уже не раз и всё бесполезно пробовали делать, найти ответы на свои вопросы на этих, таких же как у них ничего непонимающих лицах.
И опять Лопатин берёт слово. – А ну, повтори. – Жёстко заявляет Лопатин, и Спински слово в слово повторяет. Что на этот раз приводит Лопатина в задумчивое состояние духа и тела, где он с углублённым взглядом упирается в стол. И так он взглядом в стол упёрся, что кажется, что он больше от него не оторвётся. Но тут он вдруг поднимает свою голову, – а в этот момент все вокруг отчего-то не сводят с него своих взглядов, – и с неким прозрением в лице смотрит на пана Хлебовски. И тут всем становится крайне интересно, что же такого высмотрел Лопатин в Хлебовски. И теперь Хлебовски, которого и никто не собирался спрашивать, становится центром притяжения взглядов всех членов совета. Отчего Хлебовски становится не по себе и очень прохладно за себя, и он не выдерживает и в замешательстве нервно вопрошает: «Что вы на меня все смотрите? Что вы такого увидели?», – и начинает суетливо шарить у себя по карманам руками.
И лучше бы Хлебовски промолчал, а как только он вслух озадачился вопросами, то все эти смотрящие на него люди, наконец, увидели в нём то, что скорей всего, ранее в нём увидел Лопатин. А тут как раз звонок телефона подоспел. И Спински берёт трубку и в ответ на заданный вопрос из трубки говорит: «Сейчас позову», – и, протянув трубку в сторону Хлебовски, говорит. – Это тебя. – Ну а Хлебовски ничего другого не остаётся делать, как подойти к трубке.
– Я слушаю. – Говорит Хлебовски после небольшой паузы, во время которой он пытался прислушаться к стоящей в телефонной трубке тишине.
– Значит, это ты? – после своей особенной паузы, вдруг звучит голос из трубки. И Хлебовски только и остаётся, как согласиться. – Да.
– А ты сам как считаешь? – следует вопрос.
– Про что? – спрашивает Хлебовски.
– Что их выбор остановился на тебе.
– Разве я мог что-то сделать? – оправдывается Хлебовски.
– Выходит, если все так решили, то значит, так оно и есть. – Звучит голос из трубки.
– Выходит. – По инерции уже говорит Хлебовски.
– А как же свобода личности и индивидуальное начало, если в итоге приходится подчиняться общему мнению. – Просто удивлён человек в трубке. На что Хлебовски и не находит, что ответить. – Ладно, с этим вопросом повременим, – после небольшой паузы говорит незримый собеседник Хлебовски. – А вот ты мне скажи, тебе не кажется, что не выстраданная вера ничего не стоит? – задаёт вопрос собеседник Хлебовски. И от этого вопроса Хлебовски становится уж больно предчувственно тревожно на душе, хотя там и так на месте мало что было. И Хлебовски совершенно не имеет желания отвечать на этот страшный своими перспективами вопрос, но разве у него есть выбор. И когда там, в трубке, так тяжело для его слуха замолчали, – Хлебовски прямо почувствовал, что ему в ухо тяжело вдыхают мрачные мысли о его будущем, если он, конечно, не поторопится с правильным ответом, – он отрывает прилипший к гортани язык и говорит. – Не стоит.
– Ты первый, кто меня за сегодня порадовал. – Звучит голос в трубке, но Хлебовски оттого, что он так сумел угодить своему собеседнику, не легче. Он подозревает, что за этим последует совсем не такая светлая часть разговора. И Хлебовски не ошибся.
– Когда утверждения не основываются на фактах и аргументах, – а в сегодняшним выборе тебя в качестве…а не важно в каком качестве, ничего из этого не прослеживалось, – то значит, они в своём доказательстве упираются только на некие внутренние верования. Которые получи в будущем доказательную базу, становятся законами и правилами, а не получив их, они так и остаются верованиями. А ложными или непреложными, то это для уверовавшего человека совсем не важно. Вот мы и посмотрим сейчас, насколько крепка вера этих людей… Да хотя бы в себя. – Опять в трубке настаёт тяжёлая для Хлебовски тишина, за которой, теперь он уже точно, не догадываясь, знает, что последует нечто страшное.
И вот настаёт это страшное. – А теперь, человек общего уверования на себя, слушай меня внимательно, хотя это лишне, ты ведь итак не пропускаешь мимо ни одного моего слова. – Усмехается голос в трубке. – Тебе даётся карт-бланш на проверку крепости веры этих людей. Выбери из них любого и, опираясь на мои требования, укрепи его веру в себя через страдание. – На последних словах Хлебовски повернулся в сторону Лопатина и с таким жутким взглядом на него посмотрел, что Лопатин в крайне нехорошем предчувствии вжался в кресло, и теперь не сводил своего завороженного взгляда с Хлебовски.
Правда, этими поворотными действиями Хлебовски ещё руководило его подсознание и они не были осмыслены им, но вот когда в трубке прозвучало: «В нижнем ящике стола можешь взять ножницы», – то в Хлебовски прорвалось всё то, что в нём накипело и не имело столько времени выхода, и он уже сознательно, низким голосом проговорив в трубку: «И без них обойдусь», – кладёт на своё место трубку, и теперь полностью повернувшись к Лопатину, всего его целиком поглощает своим умопомрачающим вниманием.
– Вот ещё один уверовал, тогда как все остальные, удостоверившись, потеряли её. – Сделал вывод Никак.
Глава 3
Законотворчество
– Любая периодичность действий, всегда ведёт к своей сопровождающей её последовательности действий лиц вовлечённых в эту периодичность. И этот закон распространяется на любые виды пространств, сфер деятельности и систем взаимоотношений. А уж в нашей замкнутой на консерватизме системе, это прямо-таки непреложное правило. – Как всегда многозначительно и малопонятно для окружающих, из которых и в число которых входили соседи по медицинской палате, а точнее, братья по нездоровому несчастью, умозаключил вслух Антип. Что, естественно, вызвало свою суровую обеспокоенность и лёгкую степень недоумения на лицах его соседей по палате и по койкам. С чем они, а вернее сказать, взявший на себя смелость (кому нечего терять, то тот всегда ведёт себя храбро и отчаянно) говорить от лица всей палаты, Иппа, – и если быть откровенно честным, то лицо у этой палаты не очень, если Иппа выступает от имени неё, – и обратился к нему.