Нет Адама в раю
Шрифт:
– Тогда какого черта ты вышла за меня?
– выкрикнул Арман.
Голос Моники прозвучал тихо и спокойно.
– Потому что так хотела моя бабушка, - сказала она.
– Потому что я не становилась моложе и мне был нужен муж. Потому что я была такая дура, что надеялась со временем сделать из тебя приличного человека. Я надеялась, что в хорошем доме и в семье ты вылезешь из привычной грязи. Я надеялась, что буду тобой гордиться, а вместо этого мне даже стыдно показать тебя своим родным из Ливингстона. Да, я в тебе жестоко ошиблась, но ты не рассчитывай, что, если я уж оказалась в западне, то я буду валяться в грязи вместе
– Это ты оказалась в западне?
– выкрикнул Арман.
– Ты? В жизни не слышал подобного вздора!
– Да, - голос Моники сорвался на визг.
– Да, я в западне.
– Она прижала кулачки к животу.
– Ты только посмотри на себя. Только посмотри. Почти всегда пьян или же пьянствуешь со своими мерзкими дружками, пока я прозябаю одна в доме, который тебе бы не видать как своих ушей, если бы не деньги моей бабушки, в занюханном городке, где мне все противно, но откуда я не могу уехать, потому что мне стыдно показать тебя своим родным. Я в западне, потому что вынуждена носить в своем чреве нежеланного ребенка, зачатого из-за твоего скотского пьянства. И не надейся, что я забуду об этом хоть на минуту. И не моли меня о прощении, потому что я тебя никогда не прощу. Ты за все заплатишь. До своего последнего вздоха заплатишь.
Арман осторожно поставил стакан на стол, натянул пальто, остановился прямо перед Моникой и посмотрел на ее искаженное лицо.
– Будь проклята, Моника, - сказал он. Чтоб тебе гореть в геенне огненной!
С рождением Анжелики ничего не изменилось. А кое в чем даже ухудшилось, поскольку до того, как ребенок появился на свет, Арман мог хотя бы мечтать о том, чтобы сбежать. Правда, такие мысли закрадывались в его голову лишь по ночам, в особенности после крепкой выпивки.
Почему бы мне не удрать?
Но нет. Бержероны не из тех, кто бросают на произвол судьбы беременных жен.
Хотя Моника не пропадет. Кто угодно, но только не Моника. Пока у нее есть ее дом и вдосталь чистящих средств, она будет довольна и счастлива.
Я мог бы вернуться домой на ферму. А ей посылать деньги.
Мне бы не пришлось больше ни видеть ее, ни слышать ее проклятья и ощущать ее ненависть.
Я бы ушел, чтобы никогда не возвращаться.
Но в тот вечер, когда доктор Саутуорт протянул Арману орущий розовато-золотистый комочек - Анжелику, - Арман понял, что никогда больше мысли не допустит о побеге. Улыбнувшись смоpщенному личику дочурки, Арман подумал, что отныне навеки связан с Моникой невидимыми узами - любовью к прелестной малютке.
– Нам несказанно повезло, Арман, - рассказывал потом доктор Саутуорт.
– Чудо, что роды прошли благополучно. С ними обеими все будет в порядке, но Моника больше не сможет иметь детей.
– Спасибо тебе, дружище, - отвечал Арман, целуя дочурку в нежную щечку.
– Спасибо, что подарил мне такое счастье.
Моника была не в состоянии кормить ребенка, так что Арману приходилось вставать по ночам, чтобы готовить для малышки молочко.
– Жаль Монику, - говорил Бенджамин Саутуорт.
– Ведь всякая мать мечтает сама выкармливать младенца.
– Да, - отвечал Арман, а сам думал: как бы Моника выкармливала младенца, когда в ее грудях уксус, а не молоко?
Годы прошли незаметно.
Арман не успел и глазом моргнуть, как Анжелика уже встала, а вскоре и побежала. У него уже тогда щемило сердце.
– Не бегай так быстро, моя милая. Не убегай от меня. Останься
Потом настало время первого бала, и Арман повез Анжелику в Бостон покупать наряд. Они выбрали голубое бархатное платье с кружевной белой оторочкой.
– Вот, теперь ты уже настоящая принцесса, - сказал Арман.
– Весь мир будет лежать у твоих ног.
– Ты совсем рехнулся, Арман!
– крикнула Моника.
– Ты хочешь, чтобы дочь выросла с верой в твои идиотские сказки?
– Да, - ответил Арман.
– Да, хочу. Анжелика должна знать, что она особенная, что ее любят. Ведь то, что она есть, это уже чудо.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Что ребенок, зачатый в ненависти, ребенок, которого вынашивала злобная мать, превратился в такого прелестного и нежного ангела. Именно поэтому она и стала особенной, единственной во всем мире. Разве не так, Моника?
И он посмотрел на нее с горькой улыбкой.
Годы неслись вскачь.
Вот Анжелика уже пошла в школу. По вечерам она теперь делала уроки, обзавелась подружками, и Арману стало как никогда одиноко.
Владельцы пекарной фирмы "Санни Дей Бейкинг Компани" были отпрысками старой фамилии Эвереттов. Интерес к самой пекарне они проявляли всего два раза в год, когда семейный адвокат показывал им полугодовой отчет о доходах. Эимы Чарльз и Лестер проводили во Флориде или на юге Франции, а летом ездили в Канаду, Данию или Швецию. Будь их воля, они бы никогда и не появлялись в Эймити, где их отец в свое время открыл первую пекарню, поскольку приобрел неподалеку летний домик и заметил, какую нужду испытывает городок в свежем хлебе и выпечке. Сами Эверетты традиционно занимались древесиной, бумагой и углем, который добывали на нескольких шахтах в Канаде, так что, если бы не сводки о доходах, Чарльз с Лестером вообще забыли бы о существовании "Санни Дей".
Арман давно уже понял, что секрет настоящего руководителя заключается в том, чтобы подобрать сильных исполнителей. Пока рядом есть надежные люди, пекарня прекрасно обходится без директора. Поэтому Арман придавал особое значение подбору людей и никогда не принимал на работу лодырей, глупцов или пьяниц. Довольно скоро он убедился, что ему достаточно проводить в своей конторе всего один час в день, чтобы пекарня работала как часы. К тому времени, как Анжелике исполнилось семь, Арман Бержерон уже жил в мире, где ему не предъявляли требований на работе, жена в нем не нуждалась, а дочь росла так быстро, что ее потребность в отцовской заботе становилась все меньше и меньше. Именно в тот год Арман и завел себе любовницу.
Звали ее Диана Дикинсон, так, во всяком случае, она сама говорила. Когда-то она хотела стать актрисой, но теперь, в тридцать пять лет и располнев, довольствовалась ролью владелицы и исполнительницы песен в баре на одной из узких улочек городка Хаббарда.
Хаббард, единственной достопримечательностью которого была кожевенная мануфактура, удобно располагался всего в пятнадцати милях от Эймити.
Арман платил ренту за квартирку с кухонькой, которую снимала Диана. Когда бы Арман ни приезжал в Хаббард, Диана принималась петь "Мужчина, которого я люблю", в ту минуту, как только Арман появлялся в баре. Потом она подсаживалась к нему за столик и они вдвоем выпивали, пока Арман не говорил, что пора уходить. Пышные груди Дианы всегда жаждали его ласок и поцелуев, а белые ляжки раскидывались в стороны по его первому требованию.