Нет мне ответа...
Шрифт:
А я тем временем ушёл больницу — перепады температуры невероятные. Днём плюс 35, ночью от воды, спускаемой ГЭС, плюс 5, и меня разморило. Надел на голое тело кожаную куртку — и в огород ягод пощипать, с сорняками побороться. По потному телу поддувает-холодит, ну ночью на «скорой» и умчали чуть тёпленького. Неделю пролежал, искололи всю жопу и руки, чтобы помнил, что лёгкие гнилые, и не рыпался, а потом моя врачиха, Ольга [Денисова. — Сост.], в отпуск пошла, а я в Овсянку вернулся и теперь прею в тельняшке, когда и телогрейке, боясь и малого ветра.
А М. С. заканчивает ремонт, сметя все деньги со всех счетов, даже и с детских, ибо квартира-то была очень запущена. Сама она едва живая. Ребята приехали в отпуск, маленько ей помогают. Позавчера, 19-го,
Народ у меня тут разный бывает, так, недавно занесло сына Грэхэма Грина, интересный, очень веселый мужик. У него родовой замок на севере Англии, я и спрашиваю: «Где лучше-то, в Овсянке или в замке?» — «Овсянка лутче. Замок — это дорого и скучно».
С тем и остаюсь. Твой Виктор Петрович
15 сентября 1994 г
Красноярск
(М.С.Литвякову)
Дорогой Миша!
Опустела без тебя земля, а дом без Марьи Семёновны — день ясный, жёлтый, солнечный, а словно всё померкло. Поля в школе, я, чтобы хоть как-то отвлечься от грызучей тоски, пишу письма и вот отправляю тебе плёнку со всем, что тебе требовалось. Здесь и «Вниз по Волге», правда, с очень хриплым моим голосом, в тот день я пил лекарство, которое сушит горло, и пытался размочить его водкой и чаем, получилось ещё хуже. Поют романс Борис Ванежик, парень из хора Красноярского театра оперы и балета, и бывшая работница краевого радио, а ныне пенсионерка, Галина Шелудченко.
Сегодня я варил суп, в обед его хлебал, и ел тугунка и вспоминал нашу поездку по Енисею — спасибо Господу, что он нас собрал вместе и послал в осень славную, а что ругал вас порой, так не со зла, а от худого характера, который вон бедная моя Марья не вынесла и легла в больницу, а каково для неё слово «лежать»? Это ж как гений и злодейство — несовместны. Ну, обнимаю и целую, а то ещё и зареву в одиночку.
Привет Ирине, Юре, маме твоей и Витьке — пусть не думает, что всю водку можно выпить. Вон её, клятую, сколькие пытались прикончить, но пока что она приканчивает Россию и мужиков её, прежде всего.
Миша! Твоя задача не просто вернуть мне плёнку, но вернуть хотя бы в трёх экземплярах — надо кое-куда послать.
Обнимаю тебя и целую и, как говорят в русском народе — «Прости, если что было не так». Твой Виктор Петрович
20 сентября 1994 г.
Красноярск
(В.Я.Курбатову)
Дорогой Валентин!
Давненько уже твоё письмо лежит перед глазами, как и других с десяток, но меня, как завело весной в вертящееся колесо, так и вертит. Такой уж видно, год выпал — вертеться. Ездил в Москву, почти вынужденно ездил. Прошлой осенью в поездке по морям и странам я спросил у Залыгина, как в журнале с прозой. И он бодро ответил: «А хорошо! На год есть». Вот я весной, едучи из-за границы, засунул в журнал компьютерный набор «Плацдарма» с надеждой, что в редакции его с толком, чувством, с расстановкой прочтут, дадут мне заключение с замечаниями и я, благословясь, за зиму подготовлюсь к публикации в 1995 году.
Тем временем рукопись прочли Саша Михайлов (он бывший командир роты сапёров, критик хоть и «тихий», но чего-то в литературе мерекающий) и генерал один толковый прочёл. Оба они сделали замечания, подали толковые советы. А я в Овсянке выспался, отдохнул малость, и нечего, думаю, ждать-то у моря погоды! Давай работать и довольно-таки изрядно подправил рукопись, и Маня из последних сил впечатала вставки, где и подпечатала, где и допечатала.
Сижу или, точнее, колесю по Сибири — юбилей Игарки. Хорошо посидел на берегу Енисея с удочками, полежал в лесной избушке брата. Правда, началась жара, а она лихая в Заполярье, потяжелей морозов. Но зато зацвела лесотундра! Разом вся, ибо весна затянулась и соединилась с летом единым цветением. Боже мой, что это за чудо! Я-то уже подзабыл, да и смотрел на чудо такое привычно, двумя, но незрелыми оками, а тут...
Затем был юбилей города Енисейска, грандиозный, с русским широким запоем, с крестным ходом по подметённому и подкрашенному городу под звон колоколов и хряск бутылочного стекла о камни на Енисее...
Уже собрался в Овсянку, но не успел там обопнуться, как свалилась на меня киногруппа из С.-Петербурга. Оказывается, в гуле и суете юбилея, я, чтоб отвязаться только, пообещал осенью поучаствовать в съёмках док. фильма «По следам «Царь-рыбы», и вот поехали мы, полетели по Енисею по осеннему на рыбнадзоровском катере — красота, покой, родная природа, и если б камеру не совали в рыло, было бы хорошо. Но киношники-документалисты народ настырный, своё дело сделали и рыбки дивной — тугунка — вместе со мной маленько поудили, и за рябчиками сходили. Осень у нас снова хорошая, способствует уборке урожая, ибо и лето в наших местах было хорошее (юг выгорел, и в краю сгорели несметные пространства леса). И всё бы ничего, да моя Марья, всё уж вроде перенесшая, плохо переносит разлуку с внуком, а тот, не то шантажируя нас, не то в самом деле, сулится из родной армии сбежать или застрелиться. Коли то и другое в их рядах происходит нередко, да и дошёл он за три месяца, комнатный мальчик, до ручки, вот бабушка свалилась, лежит в больнице. Я бегаю, справки достаю, чтоб вызволить парня из армии, и, как плохую скотину в плохую погоду часто срать тянет, так меня во дни бед и напастей — писать. Сейчас вот взяла за горло, держит, давит, от себя не отпускает маленькая военная повесть.
Полторы-две недели, и я бы выкрикнул черновик, разродился, опростался чревом. Я с Полей дома один. Маня маленько очухалась, а то ведь падала и сегодня с поддержкой внучки пришла на два выходных домой. Сейчас полезет в дела, я знаю, руководить начнёт. Да и руководила бы! Из меня хозяин худой.
Ну, Бог даст... Надо бы рассказать эпопею с изданием сибирского собрания моих сочинений и как я был в гостях у Андрея Золотова, слушал музыку, его слушал, и это было лучшим моим временем и подарком мне в Москве. Надо бы и о панихиде Леонова написать, да Марья пришла и надо с нею хоть посидеть на кухне, а то ведь, неровён час, подумает, что я и не рад ей, и обидится.
Словом, до свидания! Здоровы все будьте! Твой Виктор Петрович
Р. S. А в Овсянку я всё же попаду, чует моё сердце, и повестуху накатаю. Симпатичная по замыслу, повестуха-то.
15 октября 1994 г.
Красноярск
(А.Ф.Гремицкой)
Дорогая Ася!
Бегут года, лета, дни, вот и осень снова. Правда, она у нас лучезарная, чистая, желтолистая, урожайная, что сейчас главнее всех остальных прелестей земных.
Теперь ты уже знаешь, что я побывал в Москве, когда ты полола ярославские грядки. Пребывание в столице и всегда-то для меня гнетуще бывает, а на этот раз и вовсе какая-то мгла безродная. Погода была худая, угодил на похороны Леонида Леонова. Народу пришло на панихиду мало, приличного и совсем не было. В почётном карауле отбывали повинность всё больше инженеры человеческих душ вместе и во главе с Юрой-болтушкой, этим законнорождённым советским строем и соцреализмом мыслителем и вождём, умудрившимся столько вреда русской современной литературе нанести, сколько самому графу Бенкендорфу в своё время не удалось. Можешь представить, что за шушера вокруг гроба действительно замечательного писателя и гражданина вертелась, коли Валера Ганичев выглядел среди неё всех представительней и порядочней.
А и в журнале родном одни огорчения получились. В апреле Юра Ростовцев занёс в «Новый мир» компьютерный набор романа для ознакомления, ибо прошлой осенью, в совместном плаванье я спросил у Сергея Павловича, как с прозой, и он мне ответил: «Неплохо. На год есть». Я и думал, что раз не поджимает, пусть идёт постепенная подготовка и публикации, дал читать рукопись Саше Михайлову (старшему) и одному толковому генералу. И что-то летом меня подтолкнуло поработать над текстом согласно замечаниям, в основном толковым, этих двух первых читателей романа. Ну, лето, Овсянка, особо сильно никто не мешает, я и прошёлся по тексту всей рукописи, хорошенько её потряс, подсократил, но всё равно осталось 25 листов без малого.