Нет мне ответа...

Астафьев Виктор Петрович

Я тут писал письмо одному давнему своему товарищу и кладу вам его копию в конверт, чтобы не тратить время на длинное письмо. Одного хочу от вас — ответственности. Если вы поможете коммунистам вновь укрепиться у власти (уходить-то они никуда и не уходили, лишь за спиной оказались и из-за спины действовали подло и нагло, а иначе и не умеют), на Вас грех и преступление лягут тяжкие, ибо Вы обманете неразумных, подведёте к пропасти доверчивых. А столкнуть в пропасть население наше есть много желающих, и сделают они это с чувством сладострастным и мстительным. Как же, не захотели стоять по команде смирно, идти табуном в казённые места дорубать леса, добывать уголь, докачивать нефть.

Одно ясно, одно поддерживает дух и придаёт силы — 37-го года,

в том виде, уже не повторится, каратели будут встречать ответное сопротивление.

Р. S. Что касается моей подписи под письмом, она присобачена без согласования со мной, но, начитавшись «Правды», вникнув в нравственно-просветительную проповедь товарища Распутина, я уяснил для себя — подпись моя, стоящая среди достойных людей нашего времени, уместна и я поставил ее, считайте, задним числом.

Обрадуйте тов. Распутина: его беседы из газет «Земля» и «Правда» с визгом перепечатывает тов. Пащенко в своей красноярской «подворотне» — безграмотной, фашистской, чёрной газете, издающейся на уровне «Боевого листка» стройбата — достойное сотрудничество!

С беспартийным приветом, В. Астафьев

Извините, что не перепечатано. Марья Семёновна очень была привязана к Распутину и горько за него переживает. Письмо её очень расстроит.

5 февраля 1994 г.

Красноярск

(С.Ермолаевой)

Дорогая Светлана!

Письмо твоё получил и ко времени подходящему. Я как раз сдал на машинку вторую книгу романа и пробую разделаться с текущими делами.

К сожалению, я ничего тебе делового написать не могу. Наше так называемое краевое издательство протянуло ноги. Там не нашлось человека делать дело, и вот, сохранив почти полностью штат нахлебников, они сидят на случайных подачках или каких-либо грошах, вырванных на подвернувшихся изданиях. По-моему, уже и помещение своё сдают в аренду. Я давно там не был, не знаю, что они делают, но вопят — «погибаем!» Слышу это то по радио, то по телеку, то в газетах их вижу. Что касается других то возникающих, то куда-то бесследно исчезающих издательств, я с ними не связан. Два последних года были полностью отданы работе над романом. Заканчиваю вторую книгу на пределе сил и возможностей.

Издательство «Гротеск» напечатало мою «Царь-рыбу» целиком, наконец-то. По этому случаю я съездил к ним, выпили водки, посидели, погутарили. Они ещё держатся, издавая ходовую литературу, но у них нет полиграфбазы («Царь-рыбу» печатали в Иркутске), и расходы на издания и налоги несут они всепоглощающие и как дальше существовать будут, и сами, кажется, смутно себе представляют. Но пока они есть, существуют, и ты можешь с ними связаться. Это всё, что я могу сделать. Деловых связей у меня ни с кем нет. Мои книги издаются во многих городах, но идёт это дело стихийно, по предложению самих издательств.

Жизнь в нашем городе и крае, как и везде, трудна и напряжённа, цены растут, предприятия замирают, растёт преступность и безработица, и впереди я не вижу просвета. Но позавчера я встретился с человеком, который буквально убегает от оголтелых казахов из Чимкента и баял, что у нас хотя бы дышать легче. Скоро в Казахстане благодаря усилиям лукавого и коварного Назарбаева образуется рабовладельческое государство, где рабами останутся неспособные уехать и за себя постоять русские, уже позволившие переименовать Павлодар и признать Семиречье исконно казахской землёй, а не казачьей русской вольницей. Павел Васильев в гробу перевернулся небось, он ведь оттуда, из казаков, родом.

Ну, кланяюсь, желаю, чтоб полегче тебе жилось. Виктор Петрович

6 февраля

Красноярск

(А.М.Борщаговскому)

Здравствуйте Александр Михайлович!

Благодарю Вас за тёплые слова поздравления и ответно желаю того же, чего и вы нам пожелали, главное, чтоб красные петуха войны не пустили по нашей горемычной земле и здоровья было бы достаточно, чтобы волочь свои остатние дни без тягости для себя и для родных.

Я, набравшись сил в плаванье, навалился на рукопись романа и вот, слава богу, отдал на машинку уже читабельный вариант. Книга даётся очень трудно, и далеко не всё я вывез в ту гору, которую наметил, но уж и то, что на данном этапе, как говорили большевики, исчерпался, готов уж давать рукопись в читку, считая работу более или менее сделанной, меня утешает.

В двадцатых числах февраля я должен ехать в Швейцарию по приглашению университета читать лекции. Что это такое и как оно делается, я со своими шестью классами представляю смутно, но про сибирскую литературу, если надо, расскажу любопытным женевским студентам. Нашим вон вроде бы уже ничего, кроме диплома, не надо, сделали из университета сарай и копытят там на дискотеках, уже и профашистский отрядик баркашовцев сколотили.

Живём мы в трудах и заботах. Зима, слава богу, была хорошая и уже движется к концу. Наши сибирские морозцы отвалили к вам, в столицу. Ехать и лететь немножко страшновато и дорого, но меня берут на содержание иностранцы, а с самолётом беда, сидят люди по двое-трое суток в аэропорту — нет керосина, и неизвестно, когда этот бардак кончится. Мне кажется, товарищ президент уже не ведёт, а прямо на верёвке тащит коммунистов обратно к власти. Вот распотеха, вот бедствие-то будет! Но об этом не только говорить, но и думать-то страшно...

Уповая на Господа и заботы его, будем жить дальше и в меру им данных сил трудиться. Кланяюсь и ещё раз желаю доброго здоровья! В. Астафьев

22 февраля 1994 г.

Красноярск

(В.Я.Курбатову)

Дорогой Валентин!

Съездил я в конце ноября — начале декабря по морям и странам в опчестве, названном «Культурная миссия России», и было нас 520 душ в том числе более 20 писателей — Солоухин, Залыгин, Розов, Окуджава, Чухонцев и два Вити были — Лихоносов и Потанин, а со мною дак и три, был Ваня Завражин из Липецка, большой знаток поэзии, и Миша Кураев из Петербурга был, очень это хороший писатель и человек. В каюте со мной зимогорил Александр Михайлович Боршаговский, сперва он угнетал меня многословием и перечислением друзей во всём мире, а потом иссяк и всё пошло нормально.

Денег у меня почти не было, поэтому я отдавался созерцанию, отдыху и трепотне с ребятами, поскольку до этого работал, разумеется, молча над второй книгой романа и очень устал. Побывали мы в Греции, Египте, Израиле и Турции. Посещение Иерусалима, Вифлеема, Гроба Господня, Назарета и места Крещения Христа на Иордане произвело на меня успокаивающее, благотворное действие.

Вернувшись домой, я навалился с новой силой на роман, и вот сдал М. С. на машинку уже читабельный вариант, а М. С, бедная, первый раз в жизни взбунтовалась, говорит, больше не могу, такого тяжёлого текста ещё не печатала и печатать не могу, выдохлась. Да и я ещё не писал такого тяжёлого текста, и не всё я вывез на гору и не сделал ещё роман таким, каким хотел бы, но лучше не умею, не справляюсь со страшной задачей, какую сам себе задал, но и того, что есть, с меня довольно. Не скоро я примусь за третью книгу. Шибко устал, обескровился, надсадился.

Никто ведь с меня и с М. С. не снимал домашних забот, текучки, тревоги и нервотрепки. Плавая по морям, придумал я весёлую детскую повесть. Это мне помогало и раньше, после блевотных «Снегов» [имеется в виду роман «Тают снега», опубликованный в Перми в 1958 году и по желанию самого Виктора Петровича последние тридцать лет ни разу не переиздававшийся. — Сост.] написал я между прочим «Дядю Кузю», а после «Царь-рыбных» надсад и терзаний — «Оду огороду». Заполнял и другими «лёгкими» опусами паузы, и это мне помогало собраться с духом, накопить сил для очередного штурма высот, мною же нагребённых из российской политики, камня, грязи, слёз и крови.