Нет у любви бесследно сгинуть права...

Коллектив авторов

— Она более не принадлежит ему: он отдал ее своим прокаженным; у прокаженных я ее и отнял. Теперь она навсегда моя; расстаться с ней я не могу, как и она со мной…

Случилось, что лесник набрел в лесу на место, где трава была помята; накануне там покоились любящие. Он не признал следа их тел, но направился по следу шагов и пришел к их жилищу. Он увидел их спящими, узнал и пустился бежать, боясь грозного пробуждения Тристана. Пробежав две мили, отделяющие лес от Тинтажеля, он поднялся по ступеням в залу, где застал короля, творившего суд среди созванных им вассалов.

— По какому делу явился ты сюда, друг мой? Ты, вижу я, запыхался, точно псарь, долго бегавший за ищейками. Не хочешь ли ты просить, чтобы я рассудил какую-нибудь твою обиду? Кто выгнал тебя из моего леса?

Лесник

отвел его в сторону и тихо сказал:

— Я видел королеву и Тристана. Они спали; я испугался.

— В каком месте?

— В шалаше, в лесу Моруа. Они спали в объятиях друг у друга. Поспеши, если хочешь отомстить…

— Иди вперед, веди меня скоро и прямо.

Их окутала черная тень высоких деревьев. Король следовал за доносчиком, положившись на свой меч, когда-то наносивший славные удары. А что, если Тристан проснется? Один бог ведает, кому из них двоих суждено остаться на месте! Наконец лесник сказал тихо:

— Государь, мы подъезжаем!

Он подержал королю стремя и привязал коня за уздечку к зеленой яблоне. Они еще приблизились и внезапно на залитой солнцем лужайке увидели цветущий шалаш. Король расстегнул свою мантию с застежками из чистого золота и сбросил ее, обнаружив свой прекрасный стан. Он вытащил меч из ножен, повторяя в своем сердце, что сам умрет, если не убьет их. Лесник следовал за ним, но король сделал ему знак вернуться.

Он проник в шалаш один, с обнаженным мечом, и уже занес его… Какое будет горе, если он нанесет этот удар. Но он увидел, что губы их не соприкасались и обнаженный меч разделял их тела [29] .

29

Жаргон возмужалости (франц.).

«Боже! — подумал он, — Что я вижу! Могу ли я убить их? Они так долго жили в этом лесу, и если бы любили друг друга грешной любовью, разве положили бы этот меч между собой? И разве не знает каждый, что обнаженное лезвие, разделяющее два тела, служит порукой и охраной целомудрия? Если бы они любили друг друга грешной любовью, почивали бы они так непорочно? Нет, я их не убью: это было бы большим грехом; и если бы я разбудил этого спящего и один из нас был убит, об этом долго стали бы говорить, и к нашему стыду. Но я устрою так, что, проснувшись, они узнают, что я застал их спящими и не пожелал их смерти и что бог сжалился над ними».

Солнце, проникая в шалаш, палило белое лицо Изольды. Король взял свои рукавицы, опушенные горностаем. «Это она, — вспомнил он, — привезла их мне тогда из Ирландии». Он всунул их в листву, чтобы заткнуть отверстие, через которое падал луч, потом осторожно снял перстень с изумрудом, который подарил королеве: прежде надо было сделать усилие, чтобы надеть его ей на палец, а теперь пальцы ее так исхудали, что перстень снялся без труда. Вместо него король надел ей свой, подаренный ему Изольдой. Затем он взял меч, который разделял любящих. Он узнал и его: то был меч, который зазубрился о череп Морольда. Вместо него король положил свой…

А Изольде виделось во сне, будто она в богатом шатре среди большого леса. Два льва на нее бросились и стали драться из-за нее… Она вскрикнула и проснулась: рукавицы, опушенные белым горностаем, упали ей на грудь. На ее крик Тристан вскочил, хотел схватить свой меч — и признал по золотой чашке, что это меч короля. И королева увидела на своем пальце перстень Марка.

— Горе нам! — воскликнула она. — Король нас застал!

— Да, — сказал Тристан, — он унес мой меч; он был один, испугался и пошел за подкреплением. Бежим!..

Три дня спустя Тристан долго выслеживал раненого оленя. Наступила ночь; и в темном лесу он стал раздумывать:

«Нет, вовсе не из страха пощадил нас король. Он взял мой меч, когда я спал и был в его власти; он мог поразить меня. К чему были подкрепления? Чтобы взять меня живым? Если он желал этого, зачем было, обезоружив меня, оставить мне собственный меч? О, я узнал тебя, отец! Не из страха, а из нежности и сострадания ты пожелал простить нас. Простить! Кто бы мог, не унижая себя, простить такой проступок? Нет, он вовсе не простил;

он понял. Понял он, что у костра, в прыжке из часовни и в засаде против прокаженных бог принял нас под свою защиту. Вспомнил он о ребенке, который когда-то играл на арфе у его ног, о моей земле Лоонуа, покинутой для него, о копье Морольда, о крови, пролитой за его честь. Вспомнил он, что я не признал своей вины, но тщетно требовал суда, своего права и поединка, и благородство его сердца склонило его к уразумению того, чего бароны его не понимают. Не то чтобы он знал или когда-нибудь мог узнать правду о нашей любви, но он сомневается, надеется, чувствует, что говорил я не ложно; он хочет, чтобы я судом доказал свою правоту. О милый мой дядя, если бы мне с помощью божьей победить в поединке, добиться мира с тобой и снова для тебя надеть панцирь и шлем! Но что я говорю? Он взял бы Изольду… И я бы отдал ее ему? Уж лучше бы он зарезал меня во сне! Прежде, преследуемый им, я мог его ненавидеть и забыть; он отдал Изольду больным, она была уже не его, она была моей. И вот своим состраданием он пробудил во мне нежность и отвоевал королеву. Королеву!.. У него она была королевой, а в этом лесу она живет как раба. Что сделал я с ее молодостью? Вместо покоев, убранных шелковыми тканями, я ей предложил этот дикий лес, шалаш вместо роскошного полога; и ради меня идет она по этому страдному пути. О господи боже, царь вселенной, помилуй меня и дай мне силы, чтобы я мог вернуть Изольду королю Марку! Разве не его она жена, повенчанная с ним по римскому закону перед всей знатью его страны?»…

В чаще, окруженной забором из терновника, которая служила им убежищем, белокурая Изольда ждала возвращения Тристана. При свете месяца она увидела сияющий на ее пальце золотой перстень, который надел на него Марк. Она подумала: «Кто подарил мне так великодушно этот золотой перстень? Не тот разгневанный человек, который отдал меня прокаженным, — нет! Это тот великодушный государь, который принял меня и покровительствовал мне с того дня, как я явилась в его страну. Как любил он Тристана! Но я пришла — и что я сделала? Тристану подобало жить во дворце короля с сотней юношей, которые служили бы ему, чтобы достигнуть рыцарского звания; ему следовало разъезжать по замкам и баронствам, ища себе прибыли и подвигов. Из-за меня забыл он рыцарское дело, изгнан от двора, преследуем по лесу, ведет эту дикую жизнь…»

Она услышала шаги Тристана, ступавшие по листьям и сухим ветвям; вышла но обыкновению к нему навстречу, чтобы снять с него оружие, взяла из его рук лук «Без промаха» со стрелами и развязала привязи меча.

— Дорогая, это меч короля Марка, — сказал Тристан, — Он должен был убить нас, — он нас пощадил.

Изольда взяла меч, поцеловала его в золотую чашку, и Тристан увидал, что она плачет.

— Дорогая, — сказал он, — если бы только я мог примириться с королем Марком! Если бы он дозволил мне доказать поединком, что никогда, ни на деле, ни на словах, я не любил тебя преступной любовью! Всякий рыцарь от Лидана до Дургама, который бы осмелился мне противоречить, нашел бы меня готовым к бою. А потом, если бы король согласился удержать меня в своей дружине, я послужил бы ему к великой его славе, как своему господину и отцу; а если бы он предпочел удалить меня, оставив тебя у себя, я направился бы к фризам или в Бретань в сопровождении одного только Горвенала. Но куда бы я ни пошел, я всегда останусь твоим, королева. Я не думал бы об этой разлуке, Изольда, если бы не жестокая нужда, которую ты, моя прекрасная, терпишь из-за меня так долго в этих пустынных местах.

— Вспомни, Тристан, об отшельнике Огрине, что живет в своей рощице. Вернемся к нему, дорогой, и да смилуется над нами всемогущий царь небесный!..

— Послушай, сеньер Огрин, — промолвил Тристан, — помоги нам примириться с королем. Я отдам ему королеву. Сам я уйду далеко в Бретань или к фризам, и, если когда-нибудь король согласится принять меня к себе, я возвращусь и стану служить ему как должно.

Склонясь к ногам отшельника, Изольда сказала, полная такой же печали:

— Я не буду более так жить. Я вовсе не говорю, будто раскаиваюсь в том, что любила Тристана; я люблю его и теперь и всегда буду его любить. Но, по крайней мере, телесно мы навсегда будем разлучены.