Нет у меня другой печали
Шрифт:
А поезд все мчит на север по бескрайним таежным просторам. За окном — «Швейцария». Островерхие горы, поросшие густой щеткой хвойных деревьев. Чем дальше мы едем, тем большее беспокойство охватывает меня. В вагоне новые люди. Некоторые живут в этих местах уже по многу лет, но никто не слышал об Игирме — поселке, в который я хочу попасть. Вообще все в этой поездке складывается довольно странно. И началось это еще до того, как я пустился в путь. Однажды я случайно услышал по вильнюсскому радио, что какой-то учащийся-литовец, живущий в поселке Игирма, Нижне-Илимского района, желает переписываться с земляками. Я написал ему. Через месяц пришел ответ. Писал не он, а его отец, ибо моему учащемуся — всего одиннадцать лет. Приглашал приехать познакомиться с Сибирью. Написал, до какой станции брать билет, где пересадка.
Мороз усиливался. Проводник выдал мне три одеяла, а сверху посоветовал накинуть еще и ватный тюфяк. Укрывшись таким образом, мне удалось на несколько часов задремать. Однако спал я беспокойно, даже во сне думая о том, что буду делать, если на станции Хребтовая меня никто не встретит. В письме было сказано, чтобы из Красноярска я телеграфировал в Игирму. Мол, придет машина меня встречать. Телеграмму я дал. Но дошла ли она?
Поезд двигался совсем медленно. Дорога все время шла в гору. И чем выше, тем сильней мороз. На станции под названием Сохатый проводник сказал, что снаружи — пятьдесят два градуса мороза. А спустя минуту он вернулся с сияющим видом и сообщил, что в соседнем вагоне есть человек, который знает, как попасть в Игирму. Проводник познакомил нас. Это был молодой парень. Коренной сибиряк. Родился и вырос в этих местах. Но теперь живет под Иркутском. Получил телеграмму, что его отец при смерти, и теперь торопится домой.
Мы вместе сошли на станции Хребтовая. Никто здесь меня не ждал.
Из какого-то вагона высыпала группа молодежи. Студенты. Едут из Иркутска в Илимск. Будут проходить практику в леспромхозе. И мне и моему новому товарищу Борису Котенцеву Илимск по пути. А поскольку студентов-практикантов ждал небольшой автобус, мы попросились к ним и вскоре катили по шоссе.
До Илимска добрались в час ночи.
Борис взял мой тяжелый чемодан, я закинул за спину рюкзак, и мы вышли в студеную ночь.
— Где будем ночевать?
— Найдем. Тут у меня родня есть, — успокоил Борис и первым двинулся по спящей улице, протянувшейся по заснеженному берегу Илима.
Борис долго и упорно стучал в окна одного из домов, пока внутри не зажегся свет. Через минуту мы вместе с клубами пара ввалились в жарко натопленную сонную избу.
Хозяин дома Николай Ведерников и его жена Галина встретили нас радушно. Не слушая наших возражений, гостеприимные сибиряки торопились накрыть на стол, покормить «дорогих гостей». На столе мигом появились рюмки, из кухни донесся запах жареной оленины, хозяйка поставила глубокую миску красных, маринованных с чесноком помидоров. С собственного огорода!
— Утром я достану машину, и сможете выехать в Игирму, — сказал хозяин.
— Далеко ли до Игирмы?
— Пустяк. Километров тридцать. Спите спокойно и не волнуйтесь. Утром я все улажу.
Я лег на железную кровать с мягкой пружинной сеткой, положил голову на белую, пахнущую водой и холодом подушку и долго еще с закрытыми глазами прислушивался к тихому разговору родственников о своих семейных делах, думал об этой поездке, о повстречавшихся мне людях и о том бесценном тепле, которым окружили меня эти люди и которое не купишь ни за какие деньги, ибо ему, как и шедеврам искусства, нет цены.
Утром меня разбудил тихий шорох. Я открыл глаза и некоторое время не мог понять, где нахожусь. Я все еще чувствовал стук колес и покачивание вагона, а пробудившееся сознание подсказывало, что я лежу в жарко натопленной избе, на чистой мягкой постели, и слышу приглушенные голоса. Вся семья Ведерниковых и мой попутчик Борис Котенцев собрались на кухне, видимо не желая будить меня. Я вспомнил, что у Бориса впереди еще дальняя дорога до Нижне-Илимска, что его отец лежит на смертном одре, и мне стало стыдно за свой беспечный сон.
На кухне стол уже был накрыт для завтрака: маринованные красные помидоры с чесночком, глубокая миска горячего мяса, тарелка не чищенных, а только потрошенных, подернутых инеем хариусов. Эта великолепная рыба — редкость в Литве.
— У нас ее — вот! — Николай провел ребром ладони по подбородку и предложил: — Попробуйте. Сибирская. С душком.
Рыба и впрямь пованивала, и непривычному человеку нелегко было проглотить первый кусок, тем более что рыба не вареная, не жареная, не копченая — посоленная и замороженная сырая рыба. Мясо ее красное и по вкусу напоминает лососину. Осенью сибиряки ловят эту жирную, вкусную рыбу в больших количествах и засаливают на зиму в пузатых бочках. Так же солят и лососевых рыб — тайменя, который здесь достигает шестидесяти — восьмидесяти килограммов. С доброго поросенка!
К мясу подали полную тарелку брусники. Перед этим ее держали на теплой плите, чтобы ягода немного отошла, так как ее принесли из холодных сеней, где она лежала с начала зимы. Мороженая брусника чрезвычайно вкусна и сладка. Кажется, будто ее смешали с сахаром, хотя хозяйка не сыпала его ни грамма. Такая брусника — незаменимая приправа к мясным блюдам.
Завтрак закончился традиционным сибирским чаем. Крепко заваренный чай, в который каждый по вкусу добавляет малиновое, клюквенное, черничное, черносмородиновое или красносмородиновое варенье. В Сибири все эти ягоды растут не в садах, а прямо в тайге и в таком огромном количестве, что нам трудно себе представить. Женщина, побродив часок по тайге недалеко от дома, приносит в одной руке ведро красной, а в другой руке — черной смородины. Собранную ягоду обычно сушат и только часть ее варят.
В Илимске есть леспромхоз, где Николай Ведерников работает технологом. Он еще рано утром позаботился насчет грузовика для нас с Борисом, который уже ждал на улице у ворот.
Мы сердечно простились с гостеприимной семьей, обменялись адресами, обещали при случае навестить друг друга, не порывать дружбы, родившейся в морозную ночь. Когда я, уже одетый, направился к двери, Галина Ведерникова, мать пяти дочерей, сказала:
— Присядем перед дорогой.
Я вспомнил, что здесь, в Сибири, народные традиции очень живучи и сказываются сильней, чем в других местах бескрайней России. Об этом мне приходилось немало читать, так что я послушно стянул шапку и присел на кончик стула.
День, как и все предыдущие дни, выдался морозный и солнечный. В высоком, необычайно чистом и синем небе висит ослепительное солнце, но лучи его еще скупо греют. Правда, в самый полдень на припеке мороз немного падает, и ртутный столбик поднимается на десять — пятнадцать градусов. Однако в тени все та же пятидесятиградусная стужа. В воздухе — ни малейшего ветерка. Голые лиственницы, заснеженные сосны и сибирские ели стоят застывшие, не смея шелохнуть веткой.
Кабина машины отапливается, и мы все трое сидим без варежек, подняв уши меховых шапок.