Нет у меня другой печали
Шрифт:
— Устали?
Мы с Ангоном молчали. Не знаю, как он, а я устал как собака. Признаться было стыдно, а солгать, притвориться, что не устал, у меня просто не было сил. Виталий, видимо, правильно понял наше молчание и снова спросил:
— Что будем делать? Мы по-прежнему молчали.
— До заимки еще километров семь, — сказал он, и я понял: никто на свете — ни силой, ни добром — не заставит меня пройти эти семь километров.
— Может, сварим чифир? — не то предложил, не то спросил Ангон.
— Попьем и дальше? — посмотрел на него Виталий.
— Может, доберемся.
— Это далеко?
— Семь километров — самое малое два часа ходу. А чифир через полтора часа не действует. Что тогда?
Три года назад, путешествуя по Горной Шории, я впервые услыхал о чифире и его воздействии, но практически не имел понятия об этом напитке.
— Заночуем здесь, — решил Виталий.
Мы сбросили рюкзаки, сняли лыжи и принялись собирать дрова на долгую зимнюю ночь. Мы с Виталием тащили сушняк, Ангон рубил еловые лапы, хлопотал у костра, заглядывая в почерневший котелок. В нем варился чифир. Варят его из чайной заварки, но он не имеет ничего общего даже с самым крепким чаем. На стакан воды идет целая пачка, а то и больше. Пока Ангон колдовал над своим зельем, мы с Виталием натаскали большую кучу сухого, как порох, валежника, с северной стороны поставили и оплели еловыми лапами стенку — заслон от ветра, выложили еду и только после этого отведали черный как деготь и ужасно едкий напиток, по вкусу напоминавший недозрелые ягоды черемухи. Попробуйте разжевать горсть еще незрелых черемуховых ягод — и приблизительно узнаете вкус чифира.
Над тайгой опустилась ночь. Тихая, безветренная, морозная сибирская ночь. Большие, яркие звезды предвещали еще более сильный мороз. Где-то вдали ухал, стонал, как раненый человек, серый филин — ночной разбойник. Огромный наш костер распространял тепло, заставлял отодвигаться, поворачиваться к нему спиной, подставляя то один, то другой бок. После чифира настроение у всех поднялось, усталость почти не чувствовалась, и, воспользовавшись этим, Виталий заставлял нас таскать все новые и новые охапки дров: пускай лучше останется, чем не хватит. Потом мы сдвинули костер в сторону, смели головешки и угли, и на месте костра остался голый клок дымящейся земли. Поспешно набросали на согревшуюся землю еловых веток и легли сами.
Трудно, разумеется, назвать это сном, но за долгую ночь я достаточно отдохнул. Правда, Виталий по крайней мере раз шесть будил меня, расталкивал и сердито гнал рубить толстый валежник, заставляя подкладывать в и без того жарко пылающий костер. Чертовски не хотелось вставать, и один раз я сказал ему:
— Мог бы и ты… Почему все время я да я?
Он молча встал и минут десять добросовестно махал топором, а потом сказал:
— Теперь ты вставай.
— Ведь дров полно, и костер хорошо горит…
— Вставай!
Чертыхаясь про себя, я встал. Другого выхода не было. Еще перед уходом в тайгу мы договорились свято слушаться Виталия и делать все, что он нам велит. На других условиях он отказывался идти с нами.
— Злишься? — спросил Виталий, когда я снова лег рядом с ним.
Я ничего не ответил.
— Напрасно, — сказал он. — Если дать тебе сейчас крепко заснуть, не будить, то утром проснешься с отмороженными ногами и руками.
— Спасибо за заботу…
— Зря ты обижаешься, — уловив иронию в моих словах, серьезно сказал Виталий. — Вернемся в деревню, можешь спросить у сибиряков — прав я или нет. Это каждый скажет.
Теперь я и сам уже знаю, что Виталий был прав. И благодарен ему за это.
Утром мы позавтракали на скорую руку и через два часа подошли к охотничьей заимке на берегу ручья. Снег вокруг небольшой избушки был вытоптан, заслежен, словно двор животноводческой фермы. Повсюду выделялись следы оленей. Свежие. Видимо, рано утром стадо оленей прошло мимо заимки и спустилось в широкую, заросшую кустарником пойму ручья.
— Пойдем? — спросил Виталий, показывая на глубокие отпечатки следов.
— Сегодня — без меня, — сказал я, чувствуя во всем теле вчерашнюю усталость.
Избушка была сложена из неотесанных круглых бревен и разделена на две половины. Одна половина была чем-то вроде больших сеней или сарая. На голой земле виднелись остатки костра, а под потолком висели мешки с мукой, сухарями, крупой, солью и другими припасами, без которых трудно обойтись в тайге. В углу — аккуратно сложенные дрова. Низкая дверь вела из сеней во вторую половину избы. Виталий открыл ее и первым шагнул через высокий порог. Все тут оставалось на своих местах с осени, когда Виталий, охотясь на соболя и белку, ночевал здесь последний раз. В углу стояла старая, местами прожженная печка, возле нее лежала кучка сухой лучины, на широких нарах вдоль стен была настлана сухая осока, на подоконнике — керосиновая лампа без абажура и несколько свечек. Всю зиму избушка стояла нетопленной. Но достаточно было развести огонь, и через полчаса в ней стало невыносимо жарко, душно. Стенки и труба печурки раскалились докрасна и каждый раз сердито шипели, когда с запотевших досок потолка падала капля воды.
Мы хотели по-человечески поесть, сварить суп и, конечно, чай, без которого сибиряк и шагу не ступит, однако у нас был только один котелок. На столе стоял туесок из бересты. Виталий принес воды из незамерзающего родника и… повесил туесок над пылающим костром так, чтобы пламя лизало кору.
Каждый, кому приходилось разводить огонь в ненастные дождливые дни, знает, что лучшей растопки, чем береста не найдешь. Она горит, как порох.
А тут в берестяном туеске кипятили чай. Вода закипела, а березовая кора осталась целехонькой. Только закоптилась и почернела.
Уже почти неделю живем мы в охотничьем домике Виталия Слободчикова. Каждый день подымаемся до восхода солнца и, встав на лыжи, уходим до вечера, в места, где надеемся встретить северных оленей. Свежие следы находим каждый день. Словно гончие псы, бежим мы по этим следам целый день, но все напрасно. Всего дважды издали довелось увидеть оленье стадо. И оба раза на таком расстоянии, что даже Виталий не взялся за карабин. А мне и Ангону с нашими двустволками вообще было нечего соваться.
В те дни, когда мы уходили слишком далеко от заимки, Виталий водил нас ночевать в избушки поменьше, которых было всего четыре и которые как бы кольцом окружали основную заимку. Так что, куда бы мы ни забрели в течение дня, всегда находили одну из малых заимок Виталия и больше ни разу не ночевали под открытым небом.
Но кроме оленей было у нас еще одно занятие.
Мы ежедневно натыкались в тайге на свежие следы, оставленные красой сибирских лесов — соболем. Один зверек, видимо, жил где-то неподалеку от нашей заимки, и мы задумали его поймать.