Нет у меня другой печали
Шрифт:
— Про это место знали только мой отец, один друг детства да я, — говорил по дороге Василий. — Отец с другом — давно в земле. Сам я никому токовища не показывал… Только вот вам… Почему вам не показать? Вы — люди приезжие, погостите и уедете, кто знает, будете ли еще когда-нибудь в наших краях. И вообще, сдается, люди надежные. Так откуда взяться этим следам?
Разумеется, мы с Вацисом ничего не могли объяснить и только успокаивали Василия: очевидно, это следы случайно забредшего в эти места охотника.
— Не подумайте, будто мне жалко, если человек подстрелит несколько птиц! — вдруг обернулся он к нам. — Будь мне жалко, разве я повел бы вас? Боюсь, что это недобрый человек. Глухари и у нас не частые гости.
Измученные, сделав за ночь около двадцати километров, мы добрались наконец до нашей деревушки.
Дома деревушки приткнулись на полуострове, с трех сторон окруженном озером. Раннее утро и у людей нет никаких срочных дел, но деревня уже не спит: над трубами клубится, поднимаясь в чистое небо, пахучий дым.
Мы живем у ветеринарного фельдшера — пожилого человека с тронутым оспой лицом. Увидев, что мы возвращаемся из лесу, он вышел на крыльцо.
— Ну как?
Василий развел руками и вкратце рассказал о том, что случилось.
На лице хозяина отразилось искреннее сочувствие.
По комнате гуляли такие запахи, что мы с Вацисом только переглядывались и глотали слюнки. Хозяйка — невысокая худая женщина — хлопотала у громадной печи, где в пузатом чугунке, сдобренный всевозможными приправами, тушился тетерев, подстреленный вчера Вацисом; на большущей сковороде румянились блины.
Когда мы сели за стол, хозяйка, как бы извиняясь, улыбнулась и сказала:
— Уж и не знаю, что к блинам подать? Масло, сметану? А может, варенье? Есть у меня и свое — брусничное, и какое-то заграничное. Может, понравится?
С этими словами она поставила на стол банку варенья и растерянно смолкла, так как мы с Вацисом разразились таким хохотом, что даже слезы навернулись на глаза. Отдышавшись, мы объяснили, что на банке написано по-литовски: «Slyvu uogiene» — «Сливовое варенье». Вот так заграница!
Собираясь в дорогу, мы с Вацисом не один вечер просидели над картой. Нас привлекали синие дали. Хотелось выбрать по возможности малолюдное место с нетронутой природой, куда еще не проникла цивилизация. Казалось, именно такое место нам удалось найти. Во всяком случае, на карте. Мы выбрали деревню Плаковари. Добрались туда пешком, тяжело нагруженные, запыхавшиеся, мокрые от пота. Деревня стоит на возвышенности, у водораздела. Тут берут начало ручьи и речки, бегущие в противоположные стороны: одни к Белому морю, другие — к Онежскому озеру, в Балтийский бассейн. Мы постучались в первый попавшийся дом, но никто не откликнулся. Тогда сами открыли дверь и удивленно застыли на пороге. В доме стояла мебель, все вещи были на своем месте, но чувствовалось, что здесь никто не живет: все покрыто густым слоем пыли. В соседнем доме — такая же картина. Тяжелые, большие столы, сбитые из толстых досок, вдоль стен — лавки, сундуки, и ни живой души. Как будто случилось какое-то ужасное, непонятное бедствие, и люди бежали, оставив мертвую деревню.
— Кого ищете, милые? — окликнула нас показавшаяся на соседнем крыльце старуха.
Мы перешли к ее дому, рассказали, кто мы, откуда и зачем сюда пришли.
— Что вы, сыночки! Люди вниз отсюда перебираются, в долину, а вы…
— Почему перебираются?
— Как это почему? — удивилась женщина. — Светлее жить хотят. В долине и магазин, и кино, и врач, и школа. А здесь что? Голый камень. Карабкаемся по скалам, как обезьяны, будто за грехи какие-то.
Природа Карелии вообще сурова. А здесь, в Плаковари, она и подавно не балует людей. Повсюду торчат огромные камни, скалы. Деревня — как горошина на ладони: ветер продувает ее со всех сторон, палит солнце, и нет в ней ни тени, ни затишья.
Оказывается, большинство жителей уже переехало.
— Через пару недель и мы переберемся, — вздохнула женщина и добавила: — Спускайтесь-ка и вы, милые, в долину.
Мы последовали ее совету. Как выяснилось, и дом нашего хозяина-ветфельдшера остался в Плаковари. Самый крайний, в который мы раньше всего постучались. Здесь, в долине, человек построил себе новое жилище. Не он один. С самого утра в деревне начинают стучать топоры: мужчины обтесывают смолистые бревна, дома растут как на дрожжах, и по вечерам нередко звенят песни. Это строители «обмывают» фундамент, полы, потолок или крышу.
Вот и верь после этого карте. Плаковари на карте есть, а нашей деревни Остречье — нет, хотя она куда крупнее, чем Плаковари. В каждом доме радиоприемник! Вот и сбежали от цивилизации…
Жизнь в этих лесных районах шагает вперед так быстро, что географическая карта не успевает отразить все перемены. Там, где шумели когда-то непроходимые леса, растут новые поселки. Вернее сказать, новые городки. С электричеством, амбулаториями, кинотеатрами, библиотеками, детскими садами, восьмилетними и десятилетними школами.
Мы макали в сметану жирные, испеченные из муки грубого помола блины и, запивая их крепким душистым чаем, говорили о неудачной ночной охоте.
За окном послышался веселый гомон школьников, группами направлявшихся к школе. Хлопнула дверь, и в комнату вошел наш юный друг Оскар, сын вдовы-соседки. Горящими от любопытства глазами подросток оглядел нас и несмело спросил:
— Как охота?
Мы с Вацисом только руками развели — что тут ответишь.
— Через несколько лет, если и дальше так пойдет, не только глухаря, но и тетерева с огнем не сыщешь, — вздохнул хозяин. — Нынче у каждого шофера в кабине двустволка. Увидит на дороге птицу, глухарь ли, тетерев, самец ли, самка — бах, и готово. А сколько еще пришлого люда…
Хозяин, спохватившись, замолчал и искоса поглядел на нас. Мы с Вацисом «не слышали» его последних слов. Оскар смотрел на хозяина с нескрываемым упреком. С первого дня парнишка так и пристал к нам. Каждую свободную минуту прибегал, взволнованный, с горящими глазами, слушал долгие рассказы Василия об охотничьих приключениях. Отец Оскара погиб уже после войны. Вез бревна из лесу и подорвался на мине, которые некогда попадались тут на каждом шагу. Оскар в ту пору еще пешком под стол ходил. А теперь вырос длинным парнем с загорелым обветренным лицом и выглядит старше, чем на самом деле. После смерти отца осталось одноствольное охотничье ружье. Оно долго пылилось и ржавело в чулане, пока этой весной Оскар не вытащил его на свет. Почистил, надраил, отскреб ржавчину. У кого-то из охотников выпросил пороху, у другого — дроби, у третьего — гильзы. Мы тоже не остались в стороне. Подарили два десятка патронов фабричного производства и приобрели друга, готового за нас в огонь и в воду.