Нет у меня другой печали
Шрифт:
Другие города могут позавидовать и молодости Братска. Прямые, широкие улицы, просторные дворы, и кажется, что это не гигантский промышленный центр, а курортный город. Люди, разумом и трудом которых рожден этот город, думали о будущем, о том, что здесь будут жить не только они, но их дети, внуки, будущие поколения.
Я не надолго задержался в кабинете Сергея Евстигнеева, видя, как он занят и как дорога каждая минута его времени. Думаю, что в мире есть немало государств, у глав которых куда меньше забот, чем у людей, руководящих строительством Братска, ибо многие страны могут только мечтать о том, что происходит сегодня в Братске. Мы были уже в дверях, когда в кабинет Евстигнеева вошел седой человек. На вид ему можно было дать и пятьдесят, и шестьдесят лет.
— Гиндин, — сказал он, пожимая мою руку.
Я понял — передо мной стоял человек, разумом и волей которого создавалась сибирская легенда. Арон Гиндин — главный инженер-строитель Братска.
— Значит, из Литвы, — сказал он и, немного помолчав, добавил: — Немало ваших работали здесь и сейчас работают.
— И как?
— Отличные люди. Умелые и работящие. Помню, была у нас бригада плотников во главе с вашим земляком. — Гиндин с минуту помолчал, стараясь что-то вспомнить, потом поднял глаза от бумаги, которую держал в руках, и, слегка коверкая литовскую фамилию, сказал: — Керпаускас, кажется… Юстас Керпаускас! Это на его бригаду мы не могли нарадоваться. И самое интересное, что в ней трудились представители десяти национальностей: белорус, мордвин, татарин, армянин, русские, украинцы, бурят, казах и даже один кореец. Настоящий интернационал.
Потом я целый день ездил и ходил по местам, которые советовал осмотреть Сергей Евстигнеев.
Особое чувство я испытал, спустившись к Ангаре ниже плотины. Когда стоишь у ревущей, низвергающейся горами воды, сила падения которой в два раза больше, чем у Ниагарского водопада, тебя охватывает двойственное чувство: чуть ли не физически ощущаешь ничтожность и величие человека. Одновременно. И должно быть, оттого, что эти противоречивые ощущения охватывают тебя сразу оба, их воздействие бывает столь сильным. Под ногами ревут горы воды, отдавшей свою силу турбинам, а на высоте ста двадцати семи метров на бетонной плотине снуют гигантские краны, движутся крохотные точки — люди, и все утопает в неописуемом гуле обузданной реки, в тучах мелких водяных брызг и пара. Величайшая в мире гидроэлектростанция мощностью в четыре с половиной миллиона киловатт. Лишь Красноярская ГЭС, которая сооружается на Енисее, превзойдет ее.
Ангара — река редкой красоты. В месте, выбранном для строительства Братской электростанции, Ангару стиснули высокие величественные скалы. И названия у скал красивые, сибирские: на одном берегу — гигантская скала Персея, на другом — Журавлиная Грудь. Сами скалы голые, с красноватым оттенком, точно закат впитали. И только на одной из них, склонившись над обрывом, стоит зеленая сосна, которую люди прозвали Лермонтовской. Разумеется, не красоты пейзажа определили место будущей электростанции. Ангара здесь сравнительно узка, и скалы-великаны стали естественными опорами плотины. Оставалось только навек связать Персея с Журавлиной Грудью, что люди и сделали, удивив мир оригинальностью инженерной мысли. Пожалуй, уже за одно это можно назвать Братск уникальным сооружением.
Я немало думал о весе слов, о том, какие эпитеты нужны, чтобы нарисовать хотя бы приблизительно картину строящегося Братска. Величественно, колоссально, ошеломляюще? Нет, все эти слова не годятся, они привычны, мы часто слышим их, и они потеряли свою ощутимость, конкретность. Возможно, у читателя и возникло бы более полное представление, если бы я все описал подробно и тщательно, но для этого понадобится не один год и не одна толстая книга. Ведь все, что строится в Братске и вокруг него, — самое крупное в мире. Может, что-то сумеют передать цифры? Рассказать о том, что строители Братска проложили более пятисот километров шоссейных дорог, двести тридцать километров железнодорожного полотна, тысячу километров подземных коммуникаций и две тысячи километров высоковольтных линий? Но ведь это — подсобные сооружения, служащие лишь достижению главной цели. А может, возникнет какая-то картина, если мы узнаем, что на строительстве Братской ГЭС было уложено пять миллионов восемьсот тысяч кубометров бетона? А как описать другие стройки? Ведь рядом с гидроэлектростанцией вырос комплекс лесной промышленности, какого нет ни в одной стране. Этот сложный комбинат производит за год в три раза больше целлюлозы и в четыре раза больше картона, чем выпускалось их в 1958 году во всей нашей стране. В этом комплексе ни крошки древесины не уйдет в отходы. Опилки, кора, древесина, ветки, хвоя — все будет переработано в нужную стране продукцию. Не пропадут даже газы, которые испускает древесина при изготовлении целлюлозы! А может быть, у читателя будет более полная картина, если он узнает, что со дна Братского моря было вырублено и вывезено столько леса, что лесопромышленный комплекс будет перерабатывать его целых десять лет? А алюминиевый завод и рудник с гигантскими запасами, где высококачественные руды лежат почти на поверхности земли? Я говорю, что многие государства мира могут только мечтать о таких богатствах и таком размахе работ, какими живет сегодня Братск. Наконец-то! Наконец я, кажется, нашел сравнение, которое даст литовскому читателю представление о величии ведущихся в Братске работ. Братская гидроэлектростанция — это пятьдесят каунасских ГЭС! Однако даже этой величайшей в мире электростанции недостаточно, чтобы удовлетворить индустриальные потребности Братска. Братску не хватает электроэнергии! Больше всего ее потребляет алюминиевый завод. Лесопромышленному комплексу приходится строить еще и свои тепловые электростанции, каждая из которых будет производить электроэнергии больше, чем Каунасская ГЭС. Можно представить себе, каким гигантом является этот лесопромышленный комплекс, если он, получая ток от Братской ГЭС, строит еще и свои электростанции.
Через несколько дней мы вместе с Сергеем Евстигнеевым вылетели в Усть-Илим, где начинается строительство новой гидроэлектростанции, которая по мощности не уступит Братской. Она также сооружается на Ангаре, ниже устья Илима.
Из окон вертолета виднелась освещенная зимним солнцем бескрайняя сибирская тайга, большие и малые возвышенности. Мы летели невысоко, как бы взбираясь с одной горы на другую. В долине какой-то речки спугнули стадо северных оленей и долго видели через окна, как эти красивые животные тесной гурьбой бежали по глубокому снегу, точно пытаясь перегнать нас.
— Смотрите, — показал Евстигнеев на ровную полосу, бегущую с холма на холм и будто ножницами прорезавшую тайгу. — Дорога, которую мы прокладываем на Усть-Илим.
Земля с самолета — точно большая карта. Сергей Евстигнеев показывал на ней берега будущего моря, рассказывал, как через несколько лет расцветет и этот уголок Сибири, превращаясь в новый крупный промышленный центр. Он сказал, что строить Усть-Илимскую электростанцию будет легче, чем Братскую. Не потребуется сооружать множество подсобных предприятий — бетонный, арматурный, деревообрабатывающий и другие заводы. Построенные в Братске, они будут служить и Усть-Илимской электростанции. Люди накопили громадный опыт, научились управлять сложной техникой и собираются быстро построить Усть-Илимскую ГЭС. Это будет самая экономичная гидроэлектростанция в мире. Пока же эта честь принадлежит Братской ГЭС.
Мы осмотрели строительство жилых домов. Здесь будут жить строители Усть-Илимской гидроэлектростанции. Они еще не пришли, а новые просторные, светлые и теплые дома уже готовы. Тут никто не будет жить в палатках и вагончиках. Братск проложил тропу! В прямом и в переносном смысле.
И тогда, в вертолете, и по возвращении в Вильнюс я все думал и, кажется, понял, почему так трудно писать, почему так трудно подыскать слова, когда рассказываешь о покорителях Восточной Сибири, о размахе и величии их дел. Очевидно, дело в том, что видишь все в процессе изменения, устремленным вперед, и чувствуешь — слово стареет прежде, чем успеешь записать его, и ты невольно говоришь о прошлом, как о прекрасной, но знакомой всем легенде. У этой легенды существует продолжение. И, пожалуй, лучше всего назвать ее двумя словами — нескончаемая легенда.
1964
ПОЧЕМУ МОЛЧАЛИ ТЕТЕРЕВА
По едва заметным звериным тропам мы шли гуськом к токовищу. Мы удивлялись Василию: кругом ночь, а он вышагивает длинными своими ногами, как средь бела дня. Под его тяжелыми, смазанными дегтем сапогами не хрустнет даже веточка, беззвучно расступается перед ним лесная чаща, и кажется, что он ступает по мягкому мху. А мы с Вацисом чуть ли не на каждом шагу спотыкаемся, натыкаясь на трухлявые стволы вывороченных деревьев, торчащие из земли корни сосен или цепкий кустарник, который как бы руками призраков хватает за одежду, рюкзаки, шарит по лицу.
Лес спит. В звенящей тишине застыли высоченные сосны. Играет в небе северное сияние. Только ночной разбойник филин ухнет несколько раз и, словно испугавшись своего одинокого, жуткого крика, тут же смолкает.
Через два часа Василий остановился. Дождавшись нас, снял с плеча ружье, присел на вывороченное с корнем дерево, закурил и вместе с дымом выдохнул:
— Недалеко уже. Можно и отдохнуть.
В темноте уютно посвечивали огоньки сигарет. Где-то сбоку разорвал ночную тишь треск сучьев. Казалось, через чащу ломится неизвестное чудовище, неумолимо приближаясь к нам. Мы насторожились и вопросительно уставились на Василия. На спокойном, сосредоточенном лице карела не дрогнул ни один мускул. Василий предостерегающе поднял руку и застыл на месте. Шум стих в нескольких шагах от нас, а затем снова раздался треск ломающихся веток и, быстро удаляясь, растаял в ночи.