Нет у меня другой печали
Шрифт:
Мы решили, что поговорка не верна. Ведь лось — такое красивое и не хищное животное. То ли дело медведь!
Однако нам сказали, будто в окрестных лесах еще не было случая, чтобы медведь задрал человека насмерть. Помнет, исцарапает, кости переломает и бросит. Через два-три месяца, а иной раз и только через полгода человек поднимется с постели. А если сохатый копытом стукнет, то сразу дух вон. Только дурак станет стрелять в лося на открытом месте. От него не убежишь, и ружье не перезарядить на открытом месте. Единственное спасение — дерево. Бегай вокруг него, пока не загонишь новый патрон в казенник.
В Карелии, как и всюду, охота на лося запрещена. Однако местным жителям выдают лицензии на отстрел одного-двух лосей в год.
Потом мы рассматривали распяленную на рамах медвежью шкуру, которая сохла за домом, на весеннем солнышке. Не дай бог схватиться с таким великаном! От макушки до задней ноги — почти два метра. Когти чуть ли не в человеческий палец длиной. Зубы длиной со спичку.
После обеда над деревней послышался шум авиационного мотора.
— За мной прилетели, — снова как бы извиняясь, улыбнулся дядя Виль. И то было не притворство, а неподдельное смущение: вот, мол, сколько хлопот доставил людям.
Вертолет сел на пригорке, недалеко от дома, и через полчаса опять поднялся, унося дядю Виля и его верного четырехлапого друга.
Как довелось узнать впоследствии, оба полностью выздоровели. У дяди Виля была сломана левая рука, три ребра и разорваны мускулы правого плеча. А он лежал, улыбался, разговаривал! И ни единого стона!
Собака хоть и осталась с перекошенной челюстью, но тоже поправилась. Говорят, теперь во всей округе нет более злого и настойчивого врага медведей. Большие деньги предлагают за нее охотники дяде Вилю, но тот поклялся никому не отдавать ее, делиться с ней последним куском, как и положено самым близким друзьям.
И опять мы ни с чем вернулись с охоты на глухарей. Не видали и не слыхали их. Василий ругается на чем свет стоит. Нам тоже не весело. Неужели так и уедем, не повидав этих лесных красавцев?
Но самое главное: на обратном пути вновь увидели на снегу те же проклятые следы. В том, что это тот самый человек, можно было не сомневаться: большие, подкованные сапоги с отчетливым стыком на левом каблуке.
Было ясно, что это не случайно забредший охотник, а человек, проведавший о глухариных токовищах, про которые, по словам Василия, знали только его отец, покойный друг да он сам.
Мы вернулись злые и мрачные. Даже не глянув на завтрак, повалились спать. Подремав часок, улучили момент, когда никого не было дома, и тайком пересмотрели всю имевшуюся у хозяев обувь. Ведь они слышали наши разговоры, когда мы собирались на новые токовища! Представьте, какой стыд охватил нас с Вацисом, когда, обыскав все углы, мы не нашли обуви, даже отдаленно похожей на ту, следы которой видели в лесу.
Вдруг за окном поплыло густое облако дыма. Ветер быстро гнал его, и через минуту вся деревня утопала в дыму.
Мы стремглав вылетели на улицу. Но в деревне было спокойно. Едкий дым густыми клубами катился вдоль раскисших деревенских улиц, тянулся над озером, грыз глаза, душил. Выбежав за околицу, мы увидели Василия и еще нескольких карелов, которые, опершись на колья, наблюдали за охваченным пламенем полем. Языки огня бежали над землей, слизывая порыжелую прошлогоднюю траву, которая, несмотря на раннюю весну, здесь, на солнцепеке, пылала, как порох. Когда пламя со всех сторон окружало растущий у дороги куст или молодую березку, к небу взмывала огненная стрела, собравшая гигантский рой искр, которые ветер уносил вдаль, рассеивал, гасил.
Каждую весну карел огнем и топором отвоевывает у ненасытного леса клочок пастбища для своей скотины. И каждый год лес снова пытается его отнять: ветер разносит множество семян, и, смотришь, там, где еще в прошлом году был чистый луг, нынче на каждом шагу пробиваются кустики, упрямо цепляясь за почву, пуская в нее корни. Человек опять жгет, опять рубит, сечет, корчует.
Нелегко достается карелу каждая пядь пастбища, луга или пахотной земли.
Когда обгоревшие кусты были выкорчеваны, Василий принялся ладить борону.
Достаточно взглянуть на окружающие деревню полоски, отнятые у вечного леса, чтобы сразу понять: современная сельскохозяйственная техника тут почти ничем не может помочь земледельцу. Ни одного более или менее ровного участка! Повсюду крутые взгорки, отвесные склоны, а на них — множество камней. Трактор, может быть, кое-как и мог бы еще пробраться, но пятилемешный плуг — откладывай в сторону: он мгновенно ломается, наскочив на камни, которыми так и усеяна земля, а еще больше прячется под тоненьким слоем почвы. Не пригодны здесь и наши железные бороны, культиваторы. Камень все ломает, как детские игрушки. Выдерживает только дерево. Да, дерево!
Мы смотрели, как Василий, выбрав густые елочки, валил их на землю, нарезал метровыми кусками и расщеплял вдоль ствола. Обрубив концы веток и очистив от хвои, Василий прибивал каждую половинку ствола к бруску. Оставшиеся при стволе метровые сучья напоминали щетку. Ель, как известно, очень эластичное дерево. Вот такой щеткой, взвалив на нее специальный груз, и боронят карелы. Если борона натыкается на камень, сучья гнутся, проползают сверху и тут же опять вонзаются в землю.
— Есть у меня думка, — не поднимая головы, сказал Василий и, закончив тесать брус для бороны, добавил: — Я знаю одно токовище, где наверняка застанем глухарей…
— Так чего же мы ждем? — оживился Вацис и тут же смутился: — Гм… может быть, тебе…
— Нет, что ты, — с полуслова понял намек Василий. — Мне не жалко. Только не знаю, как доберемся до места: токовище-то за Остером.
Больше объяснять не требовалось — мы уже прекрасно знали, что такое Остер. Это река-озеро. Местами его воды разливаются в ширину до километра. В таких местах, кажется, совсем нет течения. Однако там, где высокие и крутые берега сжимают воды Остера, он, пенясь и оглушительно шумя, стремглав летит вниз по крутым порогам и водопадам. Летом, когда тихие места освобождаются от льда, попасть на другой берег Остера не сложно. Захватил топор, гвозди, сделал плот — и плыви на здоровье. Но сейчас все тихие заводи еще покрыты льдом. Недели две назад по этому льду можно было ходить вдоль и поперек, но тогда еще не «играли» глухари. А попробуй перейти Остер теперь, когда лед стал ноздреватым, пористым и мягким, как блин. Правда, на быстрине вода уже взломала, разбила лед, но там нечего и думать перебраться. Течение мгновенно перевернет и плот, и лодку, разнесет в щепки, ударив о подводные камни.