Нет у меня другой печали
Шрифт:
Ночью повалил снег. Яростный северный ветер до самого утра шарил по ставням, хлябал дверьми, завывал в трубе. Унялся уже под утро. Печатая на белом дворе отчетливые следы, прошел Василий. Переступил порог, потопал ногами, стряхивая снег, и сказал:
— Еду в Сайзозеро.
До деревни Сайзозеро километров тридцать. На лошади туда и обратно за день вряд ли обернешься, да еще по такой распутице. А вчера мы договорились опять идти на глухарей…
— Дядю медведь помял, — как бы оправдываясь, проговорил Василий. — Вчера вечером тетка приехала. Проведать надо… Может, и вы хотите?
Хотим ли мы? Я тут же бросил свои записи, Вацис отложил альбом с эскизами, и через несколько минут мы были готовы в путь.
Дорога петляла по лесу. Заснеженные сосны, ели, березы с оголенными ветвями так и налегали на дорогу с обеих сторон. Деревья прочно пустили корни и на скалах, где, казалось, не было ничего, кроме голого камня. Даже на болотах там и сям торчали чахлые березки и сосенки-недомерки. Куда ни кинешь взгляд — повсюду лес, лес, лес. Густой, величественный, столетний лес, которому нет, казалось, конца и края.
Сайзозеро — старая карельская деревня. Длинная вереница избушек, банек, сарайчиков жмется к одноименному озеру. Берег высокий, скалистый. Большинство домов стоит у самой воды, будто ищет за высоким берегом укрытия от северных ветров. Обращали на себя внимание странные мосты, перекинутые от скал к крышам домов. Оказывается, жители деревни держат на чердаках корма, зерно и прочие блага, которые рожает земля. Чтобы не таскать тяжелые мешки по лестнице, они прямо на лошадях въезжают по этим мостам на чердак. Можно себе представить, каким прочным должен быть потолок такого дома! Да, карелы умеют строить. Они словно стараются не нарушить гармонию окружающей природы. Возьми в руки карельскую березу, тронь ее лезвием ножа — скользнет, как по камню. Все здесь прочно, грубо, надежно. И, пожалуй, очень странно выглядела бы в этом суровом окружении изящная вилла с легкими очертаниями. А эти мрачноватые, подслеповатые избы, сложенные из громадин бревен, стоят десятки лет, чернеют, но ни северная непогода, ни ветры им не страшны. Похоже, они такие же вечные, Как и эти замшелые скалы.
И люди здесь — тоже скалы.
Еще в районном центре Медвежьегорске мы прочли в газете объявление. Приглашали зарегистрироваться тех, кто всю зиму купался в полыньях и прорубях на озерах и реках. Здесь, очевидно, «моржи» — не редкость.
Переступив порог избы, в которой живет дядя Василия, мы еще раз убедились, что местные жители необычайно здоровы и выносливы.
Дядя Виль лежал под пестрым ватным одеялом на прочной деревянной кровати, украшенной резьбой по дереву. Голова была обмотана бинтами, из которых выглядывал небольшой курносый нос, запекшиеся губы и живые темные глаза.
Василий и здесь проявил свойственную карелам сдержанность. Он не кинулся к дяде с причитаниями, а придвинул к кровати лавку, познакомил нас, пожаловался на распутицу и только тогда улыбнулся, показав белые зубы:
— Не повезло, значит?
В глазах дяди Виля зажглись теплые огоньки, он облизнул запекшиеся губы и тоже улыбнулся:
— Ага… Пришлось поплясать маленько, и, видишь, не совсем удачно…
Карел никогда не скажет, что пришлось сойтись с медведем врукопашную или что медведь ободрал его. «Поплясали…» Ничего себе пляски, черт возьми!
Дядя Виль снова улыбнулся, как бы извиняясь перед нами, и взглядом пригласил садиться. Мы двинулись к лавке, но из-под кровати послышалось грозное ворчанье.
— Молчать, молчать… Свои, — кого-то успокоил дядя Виль.
Мы заглянули под кровать и увидели черную карельскую лайку. Пес, словно беря пример с хозяина, тоже лежал обвязанный, поблескивая исподлобья злыми глазами.
— И ему досталось, — объяснил дядя Виль. — Челюсть сломал, бедняга.
По лицу Василия скользнула тень озабоченности. Он слегка подался к дядиной постели, но опять с улыбкой сказал:
— Вижу, вы не на шутку схватились…
Да, оказывается, там было не до шуток. Дядя Виль поставил мережи на узкой, уже оттаявшей протоке. В эту пору — самый нерест щуки. Она проникает к освободившимся от льда берегам озер на залитые вышедшими из берегов речками луга и мечет икру. За ночь мережи, поставленные на хорошем месте, битком набиты крупной и мелкой рыбой. Так вот, дядя Виль отправился проверить свои мережи. Захватил по привычке ружье, сунул за пояс топор (карел без топора из дому не выйдет), свистнул собаку и пошел. Как всегда, в патронташе была и пуля. На всякий случай. А все прочее — патроны с мелкой птичьей дробью. В этих местах во множестве водятся рябчики, так что дядя Виль рассчитывал принести парочку к обеду. Возле протоки собака, ощетинившись, заворчала, и тут же дядя Виль увидел медведя. «Хозяин» был занят. Забредя в вышедшую из берегов протоку, сгорбившись, мишка старательно вытряхивал рыбу из… мережей дяди Виля. То ли очень голоден был, то ли терпения мало, то ли просто не мог разобраться в хитроумной человечьей снасти, но только сеть в его лапах рвалась, как паутина.
Ни один охотник не упустит такого случая. А дядя Виль за свой век ухлопал больше двух десятков медведей. Ему ли было отступать? Зарядив одностволку своей единственной пулей, он, недолго думая, прицелился под левую лопатку и выстрелил. Обычно медведь при виде человека спешит убраться подальше от своего извечного врага. Нападает в исключительных случаях, когда нет другого выхода. А этот совсем иной попался.
— Не успел я глазом моргнуть, — вздохнув, продолжал дядя Виль, — как он шасть ко мне… Приостановился малость, отшвырнул вцепившуюся в него собаку и — на меня! Я и не почуял, как он выдрал из рук ружье, сорвал рюкзак со всеми ремешками. Только вижу перед собой разинутую пасть, кажись, даже дыхание на лице чувствую…
В последний момент, когда дяде Вилю оставалось только проститься с жизнью, медведь вдруг закружился на месте, пытаясь схватить собаку, которая мертвой хваткой вцепилась ему в зад. Этого короткого мгновения хватило, чтобы Виль вытащил из-за пояса топор и изо всей силы всадил его в макушку медведя. Но зверь будто и не почувствовал удара: взревел не своим голосом и ринулся на охотника. Покатились оба кубарем, а собака опять вцепилась в мишку. Медведь снова оставил охотника, а тот, уже безоружный, отполз на несколько метров и потерял сознание. Собака воротилась домой вся в крови, с выломанной челюстью и привела жену дяди Виля к месту схватки.
— Прихожу, а он валяется, уже совсем на человека не похожий, в крови плавает, а шагах в пятидесяти — и медведь такой же, — впервые вмешалась хозяйка дома, высунувшись из кухни.
Мы с Вацисом слушали затаив дыхание и с искренним восхищением смотрели на спокойного, грустно улыбающегося дядю Виля. Казалось, он рассказывал о самых простых вещах.
— Так-то… — вздохнул Василий и закончил популярной карельской поговоркой: — На топтыгина идешь — постель готовь, на сохатого — гроб заказывай.