НеТемный
Шрифт:
Когда воцарилась тишина, послышалось недовольное ворчание Вайкула:
— Чтоб его око Яриуса прожгло! Как же надоел кнезов прихвостень.
— Господин Вайкул, — проворчал в ответ Мирон, — На таких честных воинах страна держится.
— Я тебе уже говорил, Мирон. Платон честный, но он служит кнезу, а кнез явно не хочет, чтобы наш с тобой царь узнал о свидетелях, — терпеливо объяснил Вайкул, — А мы с тобой, кстати, тоже заботимся, чтобы страна была целая, и даже процветала. Я же тебе говорил.
— Я знаю, господин
— Правильно, сотник. Я всегда поражался твоей проницательности.
Я едва сдержал улыбку. Вот же простота воинская — даже такой тугодум, как Вайкул, легко сыграл на верности Мирона. А сотник, да и десятник, судя по всему, были честны в своих порывах.
Тут подал голос наш бард:
— Маюнова грусть! Я правильно понимаю, мы этого слышать не должны?
— Правильно, горлопан, — и следом звук удара. Барда чем-то приложили.
Колдунья тоже охнула, мягкосердечный Вайкул усыпил её каким-то коротким заклинанием.
— Их ко мне в замок, Мирон. Колдунью ко мне, хочу сначала… кхм… допросить её. А этих в цепи, они подождут.
— Слушаюсь в замок!
Возникла заминка, и я почуял неладное. И глаза приоткрыть никак, оба нависали едва ли не надо мной.
— Что ещё? — спросил Вайкул.
— Эх, господин наместник, — буркнул Мирон, — Вы меня, конечно, простите. Но не доверяю я этим вашим снадобьям.
Вот же расщелину мне в душу! А потом мне прилетело по голове, да так сильно, что я и вправду погрузился во тьму. В обычную, к счастью.
Пробуждение было тяжким, но ожидаемо мучительным. Сначала, как боевой рог, затрубила гудящая в голове боль. Затем заныли измученные в кандалах руки.
Ну, а потом всё тело напомнило мне, что, скорее всего, оно уже пару часов висит в неудобной позе. Да и внутреннее ощущение времени подсказывало примерно то же самое. Спина чувствует холодный камень, руки вздёрнуты, я подвешен на цепях, но ногами касаюсь пола.
Я открыл глаза… Подземелье, тёмное и мрачное, каким оно должно быть. Впереди довольно большое помещение, устеленное соломой, но я вижу только небольшой круг света вокруг свечи на столе.
За столом сидело двое, и они играли в карты. Обычные охранники, на них только лёгкие кольчуги. У обоих на поясе висят в ножнах клинки, а у табуретки валяются дубинки.
На столе еда в мисках, какое-то питьё в кружках.
— Как же тебе везёт-то! — один, лысый и в возрасте, со злостью отбросил карты. Затем сунул руку за пояс, вытащил монетку и недовольным жестом метнул на стол.
Кругляшок зазвенел, потом исчез в ловкой руке второго. Молодой, чернявый, короткой стриженый, с ехидной улыбкой.
— Да, Маюн меня любит, — весело поддакнул чернявый, потом бросил на меня взгляд, — О, да этот очнулся.
Я хотел было по привычке сказать, что думаю об этих ничтожествах, но вовремя осёкся. Тут нужен немного другой подход.
— Да осветит вас Лиственный Свет, — просипел я, кивая затёкшей шеей.
— И вправду лиственник! — чернявый обиженно отклячил губу.
Зато лысый с бешеной улыбкой саданул ладонями по столу и требовательно протянул руку. Молодой, недовольно сморщившись, отдал монетку обратно, но протянутая ладонь требовательно сжалась и разжалась, и пришлось добавить туда ещё.
— Маюн меня любит, — кривляясь, исполнил лысый, потом повернулся ко мне, — Чего, проповеди нам читать будешь?
— Лиственный Свет плохо попадает сюда, и не касается ваших сердец, — я смиренно кивнул ещё раз, — Моё дело направить вас на путь истинный.
— Не, ну ты посмотри, — чернявый аж встал, пошёл ко мне, — Бросс, ну это же чистокровный бросс!
— Осторожнее. Говорят, они кулаком быков убивают.
— Так он лиственник. И мухи не обидит, так ведь?
Я округлил глаза:
— Мне нельзя убивать!
Тут я не врал, из-за этого получилось очень проникновенно. Чернявый захохотал, а лысый как раз что-то хотел отпить из кружки, и смачно прыснул в неё от смеха.
— Но я очень хочу рассказать вам, каково это, жить праведно.
— Ох, Сияновы сиськи, как же это весело!
Чернявый так и хохотал. А лысый опустил руку куда-то за стол, а потом вытащил… моё топорище.
— Ты видел, дубина у него какая? Без топора!
— И победили его обычным чесноком, — чернявый, приблизившись, вдруг дыхнул мне в лицо смачной вонью говядины с чесноком.
Я уронил голову на грудь, старательно изображая обморок. Сдерживать улыбку было трудно. Всё будет даже намного проще, чем я ожидал.
Глава 17
— Я хренею, Клодус!
— Чего?
— И вправду, чесноком его приложил, — чернявый едва не плевал мне в лицо от радости, — Видал, как его колбасит?
— Ага, — тот ответил с лёгкой скукой, будто был чем-то занят, — Погоди-ка…
Я приоткрыл глаза. Затылок чернявого был совсем рядом — тот смотрел, как лысый за столом, перевернув оставленные карты противника, чего-то там сверяет с колодой.
— Клодус…
— Ах ты… ж… межемирская твоя морда! — лысый вскочил, едва не опрокинув стол и схватил первое же, что попалось под руку.
И это оказалось моё топорище.
— Клодус, ну это ж игра! Да я ж пошутил, верно?! После смены собирался всё вернуть, это ж шутка такая…
— В Сиянову бездну такие шутки!
Я в это время, напрягая и расслабляя мышцы ног, готовил их к действию. А то всё тело уже заметно затекло, и я боялся, что оно может подвести в нужный момент.
Эх, где моя Тёмная Аура… Эти двое растворились бы во Тьме, как куски сахара в чёрном кофе. И это не считалось бы убийством.