Нетерпение мысли, или Исторический портрет радикальной русской интеллигенции

Романовский Сергей Иванович

…Любимый многими вопрос_проблема: где кончается политика и начинается история? – по сути своей схоластичен. Ибо грани той нет и быть не может. Сегодняшняя политика – это рычаги современной истории. Историю вообще невозможно оторвать от политики, поскольку она ничто иное, как аккумулятор политики. Но чтобы понять значимость происходящего ныне в России для ее будущего, надо оглядываться не во вчерашний день (века XX, XIX, XVIII или даже XVII), а в глубокую древность, когда только закладывались основы российской государственности, когда Россия только начинала осознавать себя единым целым с вполне благополучным будущим, поскольку те методы, коими цементировались ее государственные институты, могут подсказать и причины последующих бед и потрясений.

Известный русский математик И. Р. Шафаревич, анализируя исторический обвал, произошедший на наших глазах в конце 80-х – начале 90-х годов, заметил, что «мы переживаем кризис, может быть, самый тяжелый за всю нашу историю, и нет уверенности, хватит ли сил пережить его. Нужно собрать все силы, нужна хоть какая-то

доля уверенности, какая-то реальная надежда на лучший исход. А если “русская душа – тысячелетняя раба”, то надежды не остается. Если у нас “отягощенный генофонд”, то положение безнадежное – генофонд изменить нельзя!» [17] .

[17]Шафаревич И.Р. Остаюсь диссидентом… // Вестник АН СССР. 1990. № 11. С. 96.

Такого рода филиппики несут значительный эмоциональный заряд, но здравого смысла в них все же мало. На самом деле, если хочешь иметь надежду, имей ее. Но обосновать ее фактами, принципиально не проверяемыми, невозможно. «Тысячелетняя ли раба русская душа», «отягощенный» ли у нас генофонд – аргументы и пессимиста и оптимиста. Только с разным знаком.

Но то, что надежда остается всегда, – факт бесспорный. Психологи об этом знали давно и даже пытались выстроить обосновательные схемы. А в 1973 г. австрийский зоолог К. Лоренц совместно с Н. Тинбергеном и К. Фришем получили Нобелевскую премию по медицине за открытие явления импринтинга, означающего избирательную способность человеческого мозга запечетлевать в долговременной памяти только те события, которые предопределяют и как бы направляют всю дальнейшую жизнь. Именно явление импринтинга объясняет загадочный феномен, именуемый иногда «здоровь-ем памяти», – человек склонен помнить хорошее и забывать дурное, люди чаще идеализируют прошлое, чем трезво его оценивают.

Тем же явлением можно объяснить еще один психологический феномен: чем более невыносимо настоящее, тем в более радужных красках нам рисуется прошлое, хотя мы прекрасно знаем и, разумеется, помним и многое дурное, но оно упорно отторгается на-шим «сегодняшним» зрением. Это действительно пример здоровья памяти. И если любому конкретному человеку это свойство памяти помогает сохранить психологическую устойчивость и как-то противостоять житейским невзгодам, то когда импринтинг «защищает» историю, она невольно становится искаженной.

Если при научном анализе исторического процесса слезы умиления перед прошлым застилают глаза исследователю, если он видит не то, что было, а то, что ему хочется; если он вспоминает только те факты, которые услужливо подсказывает его «здоровая» память, то он никогда не сведет концы с концами, не сможет выйти из того порочного круга, которым сам же себя окружил. Ведь если все в России было «путем», то почему, в силу каких причин с нею стряслось то, что мы пожинаем все XX столетие?

За нас уже тысячу раз отвечали на этот вопрос. Поэтому, не пытаясь добавить что-то нового, скажем лишь, что российский абсолютизм был приговорен временем. Дело в том, что на пороге XX века в России наблюдалось то, что в кибернетике именуется неустойчивостью больших систем, которая проистекает из-за разбалансированного функционирования составляющих ее подсистем, в данном случае политической, экономической и социальной. В силу этого для европейской России абсолютизм стал окончательным злом. Он был уже не реформируем, его можно было только устранить, что и случилось в феврале 1917 г.

А затем пришло время и Октября. Над Россией свой социальный эксперимент поставили большевики. Методика, которую они использовали, именовалась ленинизмом. Она была проработана только для захвата власти, ибо к мирной жизни ее рецепты не подходили, жизнь отторгала их, а вместе с ними менял свой окрас и ленинизм.

Вот как жизнь последовательно корежила утопизм ленинского учения [18] .

Сначала оно было полно идей, веры и энтузиазма. Вера настолько захлестывала разум, что в первые годы большевистского режима ленинизм был явно оголтелым. Поразительно, но даже вечно скептическая старая русская интеллигенция и та очень быстро поверила сказкам о «светлом будущем». Хотя, с другой стороны, ничего удивительного в этом нет – ведь она сама и была их соавтором.

[18]Романовский С.И. «История болезни» Российской Академии наук // Звезда. 1996. № 9. С.186-192.

Затем утопия стала трещать, почти ничего из задуманного не получалось, более того, само существование новоявленной надуманной политической доктрины «новая экономическая политика» поставила на грань исчезновения. Потому следующее поколение «вер-ных ленинцев» было вынуждено взвинчивать энтузиазм народа до такой нечеловеческой меры, чтобы он полностью истребил в людях любые устремления к нормальной человеческой жизни уже сейчас, а не в мифическом «далеко». Люди жили в коллективе по сути дела по законам «стаи», ибо любое противостояние отдельной личности коллективу заканчивалось одним – личность изымалась из общества. Наступил этап взбесившегося ленинизма. Маньяк уступил корону вождя деспоту. Да и старая русская интеллигенция, как некогда социально активная часть общества, просто перестала существовать, уступив свое место интеллигенции советской. А та оказалась полной идейной противоположностью своей предшественнице. Если русская интеллигенция была в состоянии перманентной оппозиции к власти, то советская преданно и самозабвенно этой власти служила, вполне искренне помогая ей избавиться от тех, кто смел хоть в чем-то усомниться.

Далее началось время неизбежного самоубиения ленинизма. Выше Сталина подняться по лестнице деспотизма было невозможно. Поэтому ленинизм стали спасать новонайденными теоретическими экспромтами, один безудержнее другого. Чего только стоили «обко-мы по городу» и «обкомы по селу», совнархозы для города и совнархозы для села. Ленинизм заметался в беспомощных потугах найти выход из жизненного тупика. Энергии у него еще было достаточно, но интеллектуально он себя исчерпал. Ленинизм поэтому стал взбалмошным.

Но и энергия не безгранична. Вожди поняли, что пока сильна основная пружина ленинизма – бесконтрольная власть, можно его более не насиловать. Зачем? Для идеи это ничего не дало, зато люди, почувствовав, что вожжи поослабли, заметно осмелели и стали почти открыто выражать свое недовольство. Пока они окончательно не распоясались, следовало чуть-чуть подкрутить гайки, ослабленные взбалмошным ленинизмом, и можно было править в свое удовольствие. Так и сделали. Наступила агония утопической идеи – этап бездарного ленинизма [19] .

[19] Некоторая экстравагантность названий, коими мы поименовали отдельные исторические периоды господства ленинизма, не должна казаться нарочитой или надуманной. В них заключена самая суть идейной властной подкладки последовательно сменявших друг друга вождей: Ленина (огол-телый ленинизм), Сталина (взбесившийся ленинизм), Хрущева (взбалмош-ный ленинизм) и, наконец, Брежнева, Андропова, Черненко и Горбачева (бездарный ленинизм).

В августе 1991 г. ленинизм как будто приказал долго жить. Или он отошел в тень, уступив свое место алчности, силе и беззаконию? Посмотрим.

Вот какие узелки нам пришлось завязать для памяти.

Часть I

Взъерошить историю

Глава 1

Историческая колесница

История – удивительная наука. Она обладает колоссальной притягательной силой. Ею интересуются почти все, а многие, не будучи профессионалами, даже пытаются проводить собственные исследования. В чем ее магия? Возможно, в ее слабости: она не имеет собственного жесткого теоретического каркаса, а потому дает широкий простор для конструирования произвольных объяснительных схем, которые всегда, как писал Н. А. Бердяев, точно соответствуют «духу познающего» [20] . Именно поэтому мы не имеем и никогда не будем иметь просто историю России, но непременно в «духе» В. Н. Татищева, Н. М. Карамзина, С. М. Соловьева либо В. О. Ключевского [21] .

[20] Бердяев Н. Смысл истории. М., 1990. С. 21.

[21] Теоретическим вопросам исторической науки, её интерпретационным возможностям посвящена громадная специальная литература. Здесь мы укажем лишь небольшую ее часть, изданную в последние годы: Соловь- ев С.М. Чтения и рассказы по истории России. М., 1989. 767 с.; Плато- нов С.Ф. Лекции по русской истории. Петрозаводск. 1995. 838 с.; Тойнби А. Дж. Постижение истории. М., 1996. 608 с.; Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1994. 528 с.; Дьяконов И.М. Пути истории. М., 1994.; Васильева Т.С. Сущность и смысл истории. Пермь. 1996. 136 с.; Носов С.Н. Реанимация исторического познания // Звезда. 1995. № 3. С.144-148; Цимба- ев Н.И. До горизонта – земля! (К пониманию истории России) // Вопросы философии. 1997. № 1. С.18-42; Розов Н.С. Возможность теоретической истории: ответ на вызов Карла Поппера // Вопросы философии. 1995. № 12. С. 55-69; Смоленский Н.И. Возможна ли общеисторическая теория // Новая и новейшая история. 1996. № 1. С. 3-17; Лебедев В. «Подлинная» история. (Можно ли написать историю «как она была на самом деле»?) // Вопросы философии. 1996. № 11. С. 137-142; Козлов В. Российская история (обзор идей и концепций, 1992-1995 годы) // Свободная мысль. 1996. № 4. С. 104 -120; Новикова Л., Сиземская И. Парадигма русской философии истории // Свободная мысль. 1995. № 5. С. 42-54 и др.