Неучтенный фактор
Шрифт:
Тетя Зоя запричитала, завизжала, бросаясь дочери в волосы, однако тем самым отгораживая ее от разгневанного брата. Бедная Люба заплакала, пытаясь защититься от обоих. Ей удалось кое-как вырваться и убежать. Гавриил выскочил за ней.
Он нашел ее всхлипывающей в хотоне.
– Любка, ты только скажи, если обидели вас, как бабы в магазине болтают, я их всех в землю зарою, вниз головой и живьем.
Любка заплакала еще пуще.
– Ганька, дурак… Ы-ыыы… Я замуж выхожу…
– Что? – Ганя присел от неожиданности. – За этого урода? Любааа… Убью.
Больше он не нашел слов. Он был бы поражен не меньше, если бы сестра предложила ему в зятья инопланетянина.
– И что, ты собираешься с ним жить? – недоверчиво спросил он.
Любка кивнула.
– Мы уезжаем в Молдавию.
Выяснились и обстоятельства нашумевшего дела. Этот человек, по фамилии Трундин,
В тот день пожилой Ромео должен был получить окончательный ответ от своей Джульетты. Любка, не дождавшись наступления условленного времени, сама отправилась в рабочее общежитие, прихватив для смелости подругу. Ей не терпелось порадовать жениха своим решением. Но ребята, как назло, в тот день задержались на работе. Девочки застали одного здорового бугая, о котором бригадир отзывался как о никуда не годном человеке, пьянице и лентяе. Он измучил всех своим нытьем, часто сказывался больным. К счастью, в бараке оставался еще кашеварить юный племянник Трундина, Витька, которого дядя привез с собой, чтобы дать возможность заработать немного денег. Бугай принялся пошло шутить в адрес девчат, начал чуть ли не приставать. Витька заступился за них. Слово за слово, и мужчины схватились за ножи. Правда, резать друг друга они не стали, но шуму наделали на две улицы. Девчонки с визгом убежали.
Ганя совершенно не знал, что делать. Ему даже разговаривать с молодоженами неохота было. Осенью, когда он уже был в городе, Люба все-таки уехала со своим «старичком», как его называл Ганя, в теплые края – шабашники закончили работы, невеста достигла совершеннолетия…
Зато Витька, племянник бригадира, остался в поселке на зиму, устроившись шофером в совхозе. Скоро стала известна и причина удивившего всех решения – он женился на одной местной девушке. Парень рос круглым сиротой, в родных краях у него не было ни кола ни двора, а Якутия ему понравилось. Через полгода он заговорил на родном языке своей жены, и жители поселка перестали отличать его от своих.
Люба изредка писала, что живет хорошо, у них родились дети, мальчик и девочка. Жили они в красивом доме, окруженном большим фруктовым садом, о чем свидетельствовали фотографии. Виктор с семьей в отпуск ездили к ним в гости и привозили подарки. Но Гавриил так и не сподобился воочию увидеть Любовь Степановну Трундину с ее двумя детьми, хотя при случае всегда дотошно расспрашивал о ней Виктора и его жену.
Несмотря на постоянное внутреннее возмущение этим неравным браком, а главное, отъездом сестры, Гавриил Гаврильевич, спустя много лет, когда в его родном улусе начались трудности с работой, на правах родственника предложил Виктору место в своем райкоме. На что тот охотно согласился, легко переехав с семьей в Заполярье. Снабжение продуктами здесь было поставлено не в пример лучше материкового, зарплата полагалась двойная, райкомовцы получали спецпайки и премии, а Гавриилу Гаврильевичу были нужны надежные люди.
* * *
Гавриил Гаврильевич самозабвенно кружил в лабиринте своего горя – казалось, он никогда из него не выберется. Наконец, в один из ясных апрельских дней ему приснился Степан. Со дня трагедии он его ни разу не видел во сне. Тем ценнее было это явление.
Обрадованный Гавриил, снова ставший мальчиком Ганей, несся по коридору школы. Он знал, что сегодня какой-то праздник, и что в актовом зале собралась вся школа. Он опаздывал на торжественную часть мероприятия, но это его не беспокоило. Он спешил встретить Степу, в очередной раз откуда-то приехавшего – секретаря комсомольской организации школы часто вызывали по делам в район, а то и в город. В детстве Ганя боялся, что когда-нибудь его друг не вернется… Влетев в зал с бокового входа, он остановился, чтобы посмотреть на сцену. Зал был полон, на трибуне стоял Степан в новом пиджачке, при галстуке, с гладко зачесанными назад волосами, что свидетельствовало об особенной торжественности случая, и перебирал бумаги. Вид он имел несколько смущенный, какой у него наблюдался в моменты, когда он ощущал на себе взгляд сразу многих людей. При этом весь лучился спокойной радостью. Люди, знавшие Степана, преимущественно в юности, часто замечали в нем этот завораживающий мягкий свет, как бы пробивающийся изнутри, идущий прямо из сердца. Степан, стараясь быть строгим, взглянул на собравшихся, особенно задержал взгляд на Гане, что тоже нередко случалось в реальной жизни, затем отложил бумаги в сторону, откашлялся и начал говорить. Зал напряженно притих. Ганя тихо пробрался на свободное место и стал скучать, по привычке пропуская мимо ушей добрую половину слов докладчика. Подросток Степан умел говорить почти как взрослый.
– Нашей первоочередной задачей на сегодняшний день является выявление имеющихся недостатков в оценке пройденного нами долгого пути. – Пока Гавриил думал, что бы означала сия витиеватая фраза, Степан, сделав глоток воды из стакана, продолжил. – В этом нелегком деле нам могут оказать неоценимую помощь… перелетные птицы. Их безошибочная ориентировка в воздушном пространстве, позволяющая преодолевать большие расстояния, указывает, кроме прочего, на наличие некоего четкого ориентира, достаточно ясно читаемого ими, но, к сожалению еще невнятного для нас или уже утраченного нами. Чтобы вновь обрести это внутреннее чувство дороги, на данный момент нам необходимо определиться с приоритетами. Мы должны всегда помнить, что не отсутствие трудностей, но успешное их преодоление входит в число этих приоритетов.
Пораженный Гавриил на некоторое время отвлекся. Слова Степана поднимались золотистым паром изо рта, собирались в мерцающие прозрачные облака и, тонко стелясь под самым потолком, оседали янтарной массой на его поверхности, превратившись в нечто маслянистое. Скоро весь потолок заблестел от масла. Между тем Степан продолжал свою речь.
– Особое внимание следует обратить на наши чувства. Все в этом мире создано из любви и является любовью, нет иных чувств, кроме любви. Вы спросите – а как же страх и ненависть? Действительно, миллионы людей во всем мире вынуждены проводить свои дни под гнетом этих чувств, противных нашему естеству и могущих привести к различным несчастьям, среди которых на первом месте находятся смертоубийство и воровство, вызванные гневом и завистью – которые, в свою очередь, являются производными ненависти и страха. Считаю своим долгом ответить на этот своевременный вопрос следующим образом – самая долгая ночь, даже полярная, когда-нибудь заканчивается.
Зал взорвался радостными аплодисментами. Степан улыбнулся своей мягкой улыбкой:
– И со всей ответственностью заявляю – то, что мы принимаем за страх, есть простой недостаток любви. А ненависть – это неправильное выражение сильной любви.
На этом месте на головы собравшихся начало капать масло…
– Ганя, ну просыпайся же, где ты так лоб расшиб? – жена тормошила уснувшего за кухонным столом Гавриила Гаврильевича. Он с трудом разлепил глаза и потрогал лоб – правда, болит. В окно приветливо заглядывало весеннее солнце, неяркое и нежаркое, каким оно бывает рано утром. Гавриил не мог помнить, что накануне, вернувшись домой глубокой ночью, он по привычке принялся переворачивать кухню в поисках алкоголя. Конечно, не нашел – жена и дети прятали от него даже уксус. Он был настолько пьян, что схватил с полки пол-литровую стеклянную бутылку растительного масла, очень похожую на водочную, и плеснул в стакан. Пригубив, он от отвращения вылил его содержимое на стол, затем уронил голову на тот же стол и заснул. Теперь вся его голова была в растительном масле, вдобавок на лбу красовалась невесть где приобретенная шишка. Он взглянул на жену. «Бедная», – впервые в жизни подумал он про нее.
И сказал вслух:
– Мне Степка приснился. Хороший доклад прочитал.
Остатки сна весь день пульсировали в его висках, и он шепотом произносил про себя, как обрывки лозунгов какой-то неведомой подпольной партии: «Внутреннее чувство дороги…» и «Ненависть – неправильное выражение любви…»
С того дня он начал возвращаться в этот мир. Гавриил Гаврильевич почувствовал невиданное облегчение, решив сам для себя, что разрушить существующий порядок вещей – его священный долг. Он так сильно захотел, чтобы этот кошмарный уклад когда-нибудь закончился – а как известно, сильные желания управляют миром – что он и в самом деле закончился, причем гораздо раньше, чем предполагал сам товарищ Сатыров.