Неучтенный фактор
Шрифт:
К тому времени старшая из сестер, красавица Вера, которой только исполнилось восемнадцать лет, вышла замуж за тракториста Ивана Парникова. О, тракторист! По-нынешнему, это был чуть ли не космонавт. Чудная железная машина, новенький сверкающий трактор ДТ-54, являлся местной достопримечательностью, предметом гордости и всеобщего восхищения. Он был красив, силен, надежен. Невольно эти качества сельчане переносили на его «хозяина» Уйбана. Он только что вернулся из армии, где служил в танковых войсках и заодно получил права на вождение всех видов машин. Конечно, Уйбаану оказалось подвластно и дите первого гиганта отечественного тракторостроения – прекрасный дизельный трактор Сталинградского тракторного завода ДТ-54.
Так что Захаровы немного оправлялись от постигшего их удара. Зоя продолжала трудиться дояркой, к тому же две младшие девочки все еще получали пенсию за отца. Средняя дочь, Надя, крутила любовь с каким-то приезжим бухгалтером и заканчивала среднюю школу. Избалованная и нежная Люба, мамина и папина дочка, стала молчаливой, мрачной и упрямой – переходный возраст.
Куоска Надя не проявляла особенных способностей к учебе, в отличие от старшей сестры, которая была бы рада продолжить образование и стать учительницей, да семейные обстоятельства помешали. Надя хотела выйти замуж. По натуре мягкая и жалостливая, она от души жалела кузена, особенно в детстве. Он казался ей мальчиком-сиротой из сказки. Потом, в старших классах, она гордилась им и радовалась, когда девчонки-старшеклассницы передавали через нее записки Гане. По простоте душевной она полагала, что все люди, как и она, мечтают поскорее устроить свои сердечные дела. И удивлялась, что брат оставляет без внимания все предложения о дружбе. Однажды в сильном раздражении он даже воскликнул, что все это глупости, чем безмерно ее огорчил. Ганя, может быть, и не прочь был бы жениться на какой-нибудь красивой, покладистой девчонке, но сначала хотел крепко встать на ноги. Во всяком случае, ни в кого влюблен он не был.
* * *
Матрене Васильевне было тридцать шесть лет. Бездетная вдова, санитарка центральной районной больницы, она жила по соседству с Захаровыми и иногда просила помочь по хозяйству, на что Ганя всегда легко соглашался. Когда мальчику было шестнадцать лет, между ними начались близкие отношения. Это случилось как бы само собой, морозным январским вечером. Надо было срочно разгрузить воз дров, который привезли почему-то позднее, чем она предполагала. Ганя с Матреной Васильевной быстро справились с этой работой, затем она позвала его пить чай. Когда он сидел за столом, допивая большую чашку горячего ароматного чая с молоком и с вожделением думая о четвертом квадратике печенья «Октябрь», она подошла к нему сзади и спросила, не сильно ли он замерз. Ганя сказал, что уже согрелся. «А я еще нет», – сказала Матрена Васильевна и приобняла его. Мальчик страшно смутился. «Смотри, руки-то у тебя еще не отогрелись», – сказала женщина и положила свои маленькие белые ладошки на его большие красные ручищи с разбитыми суставами. Действительно, зимой у него постоянно мерзли руки, после пребывания на морозе отходили очень медленно, несмотря на теплые заячьи рукавицы. Матрена Васильевна взяла его руку, погладила и неожиданно провела ею по своей груди. Ганю бросило в жар. Такое и раньше с ним случалось, по утрам или во сне. Он встал и, сам удивляясь своей смелости, обнял женщину. Что дальше с ней делать, он понятия не имел. Матрена Васильевна запечатлела на его дрожащих нежных губах поцелуй, скорее дружеский, чем страстный, и повела в спальню. Ганя вышел оттуда через час, слегка оглушенный и ошарашенный. Он был абсолютно счастлив, как в тот день, когда выиграл первенство района. Подошел к столу, съел еще два печенья и стал торопливо одеваться. Она не вышла его провожать.
С тех пор он время от времени наведывался к ней под разными предлогами. Матрену Васильевну посещали и другие мужчины. Ганя относился к этому факту спокойно. Уж его-то она ждала всегда, ни разу еще не отказывала и всегда кормила вкусным ужином. Только неожиданная смерть дяди приостановила эти геройские вылазки. Однажды в те дни он встретил ее на улице.
– Ганя, зашел бы на днях, – серьезно глядя ему в глаза, сказала Матрена Васильевна.
– Не могу, работы много, – мрачно ответил Ганя, отводя взгляд.
– Может, я сама к вам зайду, – внимательно следя за ним, сказала она.
Ганя пожал плечами. Дело соседское. Подумаешь, зайдет поболтать с тетей. Как будто не ходила к ним никогда. К ним многие ходили, особенно после смерти дяди – надо было поддержать семью. Но лучше бы она не заходила. Пристала, тоже. Наверное, эти мысли каким-то образом отразились на его лице, потому что Матрена быстро повернулась к нему спиной и пошла своей дорогой. Как будто он ее обругал. Неслыханные черствость и высокомерие, которыми впоследствии прославился среди простого люда партийный тойон Гавриил Гаврильевич Сатыров, уже начинали проявляться в характере угрюмого подростка. Он все время держался немного дичком, так как вынужден был всю жизнь от кого-либо защищаться. А к тринадцати годам он очень устал от того, что многие его жалеют, и стал защищаться уже от людской жалости. Даже став школьной спортивной знаменитостью, он временами настораживался: «А не хвалят ли меня из жалости, только потому, что я сирота?». Отчасти по этой причине он не отвечал на девчоночьи записки. «Может быть, они просто меня жалеют. И потом, что скажут их родители? «Тоже мне, нашла зятька – ни отца, ни матери!». А к таким, как он сам, круглым сиротам, которых тоже было немало, он испытывал только братские чувства.
С Матреной все было по-другому. Насколько он знал, никто из его ровесников не мог похвастаться отношениями со взрослой женщиной – это раз. Во-вторых, ему не надо было ничего ей доказывать, нечего было скрывать – она знала его с семи лет. При этом она никогда не позволяла себе жалеть его – наверное, была хорошим психологом, как сейчас говорят. Но даже ей не удалось измерить всю ширину и глубину гордыни, снедающей душу вечно голодного самолюбивого подростка.
Эта простая, легкомысленная, но чистая душой женщина неожиданно для себя привязалась к странноватому, не по годам взрослому пацану. Муж бросил ее несколько лет назад – как водится, увела лучшая подруга, которую к этому шагу вынудила не столько врожденная подлость или какая-то «большая любовь», сколько послевоенный дефицит мужчин. Меньше чем через полгода совместной жизни с подругой беглый супруг скончался. Односельчане все равно считали Матрену вдовой. Тем более что с детьми в новой семье ее мужа тоже не заладилось. С овдовевшей подругой Матрена не общалась – слишком свежа была рана. Зато без разбора общалась со всеми мужчинами, которые обращали на нее внимание как на женщину. Возможно, в этом заключалась ее месть. Среди ее любовников имелись и женатые мужчины, и молодые холостые парни. Если у кого-либо из ее друзей возникала какая-нибудь проблема, они обычно хватали бутылку и говорили: «А пошли к Матрене!». Водку Матрена пила мало и неохотно – не приучена была. Но она всех впускала, выслушивала, поила чаем с печеньем. Справедливости ради надо заметить, что она ничего от них не требовала – даже помощи в хозяйстве. Бывало, кто-нибудь из парней, движимый чувством сострадания, колол ей дрова на целую неделю, а кто-то натаскивал воды побольше. Но в общем, с этим она справлялась сама. А где непременно и срочно требовались мужские руки и умение, выручал сосед Ганя. Ей нравились его молчаливость и серьезность, забавляла мальчишеская стеснительность. Она была благодарна ему за помощь, но вознаградить бедного сироту ей было нечем. Когда Гане исполнилось шестнадцать лет, Матрена все чаще стала задумываться над этим старым, как мир, видом благодарности. Но таких молодых мужчин у нее еще не было, и долго она не могла решиться. Наконец Матрена решила, что пора. Это оказалось неожиданно приятно и очень волнующе – учить мальчика любить женщину. Все, что Ганя знал о женщинах, он знал от нее. Он был ее творением, а она чувствовала себя богиней, лепящей из неразумной глины живого человека. Будучи прилежным учеником в школе, к сложной науке интимных отношений он тоже подошел серьезно и основательно. Все схватывал на лету, а уж темпераментом обделен не был – всегда горяч и нескончаем, как июльский полдень на якутском сенокосном лугу.
* * *
Даниил Вербицкий после школы устроился рабочим на машиностроительный завод, поступил на рабфак и затем заочно окончил технический ВУЗ. Это было нужно для официальной биографии – «учился в таком-то интернате, работал там-то, закончил тот или иной ВУЗ». На самом деле он числился консультантом одного из отделов спецслужб, занимающегося изучением настроений в народе. Все выпускники засекреченной школы начинали с этой простой должности – кто в консерваториях и театрах, кто в средних школах, институтах и на заводах. Только редкие «бриллианты» вроде Нормы сразу шли в официальный штат. Ей светило большое будущее.
Прошло несколько лет. В один прекрасный день майор Горяев, личный руководитель Даниила Вербицкого, сказал ему: «Не хочешь попробовать себя в настоящем деле?» – «В каком?» – вскинул глаза Даниил. Они могли предложить все что угодно. Майор загадочно улыбнулся и посмотрел на него долгим испытующим взглядом. «У Нормы», – скорее подтвердил, чем спросил, Даниил. И скорее вздохнул, чем сказал: «Раз нет других вакансий…» «Вакансии есть, – почему-то обиделся майор. – Просто мы решили, что тебе больше подходит работа в этом отделе». Майор не был плохим человеком, просто он болел за своего подопечного и считал, что им обоим оказана большая честь.
Вот так Даниил попал в тот самый непронумерованный сверхсекретный отдел, которым уже два года заведовала его бывшая соученица Норма Норвилене, талантливая протеже генерала Сергеева. Кстати, генерал и его семья оказались в числе немногих, которых обошла послевоенная «чистка» военной верхушки страны. Теперь скорее бравый генерал являлся подопечным когда-то спасенной им маленькой сиротки Нормы. Честный и прямой Сергеев побаивался ее и иногда в глубине души думал, не лучше ли было бы ему сейчас в лагерях. Но вот семья и дети… Впрочем, совершенно справедливо он полагал, что и эти его мысли без труда прочитаны странной девушкой. Прозрачные, абсолютно ничего не выражающие глаза, белые, зачесанные назад волосы, холодная улыбка – Норма невольно отпугивала всех, кто ее видел в первый раз. Вся ее жизнь проходила в работе. Работа заключалась в подготовке «докторов». Так на жаргоне называли людей, которые могли силой мысли убить неугодного партии и правительству человека. И любой врач из любой медэкспертизы вполне искренне констатировал инфаркт, кровоизлияние, перитонит – все, что угодно, кроме убийства. В основном так работали с очень большими чинами или популярными артистами, арест или обыкновенное убийство которых могли взволновать общественность. Сотрудников безномерного отдела впоследствии стали называть пси-киллерами.