Неудавшаяся империя: Советский Союз в холодной войне от Сталина до Горбачева
Шрифт:
Бюджет СССР все более чувствовал тяжесть 67,7 млрд. рублей прямых расходов на оборону (16,4% госбюджета). Однако бюджетные потери были еще болезненней из-за принятого в 1985 г. решения о дополнительном вложении около 200 млрд. рублей и твердой валюты в модернизацию машиностроительной промышленности: инвестиции в эту отрасль были необходимы, однако немедленно окупиться они не могли. При этом резко сократились доходы от продажи алкоголя, экспорт нефти приносил все меньше финансовых поступлений, так как цены на нефть, долгое время державшиеся на высоком уровне, в апреле 1986 г. упали до 12 долларов за баррель и продолжали движение вниз. К 1987 г. для того, чтобы пополнить бюджет, у советского государства не осталось никаких других средств, кроме поднятия налогов и повышения цен на товары широкого потребления. 30 октября 1986 г. Горбачев заявил, что финансовый кризис «схватил нас за горло». Но он не хотел пойти на повышение розничных цен и сокращение государственных субсидий на продовольствие — это были жесткие меры, которые могли бы остановить разбалансирование бюджета. Прошло еще шесть месяцев, и члены Политбюро узнали, что без реформирования ценовой политики к 1990 г. размер только одних субсидий на продовольствие достигнет 100
При таком безрадостном экономическом и финансовом положении в стране даже самым ортодоксальным членам Политбюро было ясно, что международная разрядка, сокращение внешних обязательств и уменьшение расходов на оборону являются насущной необходимостью. Советский Союз просто не имел возможности вести бесконечный дипломатический торг с Западом. Даже Громыко, по крайней мере на словах, выступал за безотлагательное улучшение отношений с западными странами. В феврале 1987 г. Громыко и Лигачев высказались за соглашение с американцами о ликвидации всех ракет средней дальности на основе предлагаемого Рейганом «нулевого варианта» {1123} .
В феврале 1987 г. Горбачев был готов начать третий раунд мирного наступления на Рональда Рейгана. В преддверии предстоящего летом саммита в Вашингтоне он пошел на дальнейшие асимметричные сокращения советского военного арсенала. Премьер-министр Италии Джулио Андреотти, встретившийся с Горбачевым в конце февраля, похвалил советского лидера за «смелое» решение пойти на демонтаж ракет средней дальности, нацеленных на Европу. После чего Андреотти попросил Горбачева «сделать еще один небольшой шаг» и в одностороннем порядке убрать ракеты меньшего радиуса действия. По его мнению, этот «отважный шаг» поможет сорвать планы США по размещению ракет малой дальности в Западной Европе {1124} . В апреле состоялась встреча Горбачева и Шеварднадзе с госсекретарем Джорджем Шульцем, во время которой советская сторона, в соответствии с решением Политбюро, согласилась на «нулевой вариант» Рейгана по ракетам средней дальности. К всеобщему удивлению, Горбачев и Шеварднадзе сообщили Шульцу, что Советский Союз готов включить в список систем, подлежащих уничтожению, и новые оперативно-тактические ракеты СС-23 («Ока»). Это обещание означало, что СССР должен будет ликвидировать большое количество ракет, специально нацеленных на западноевропейские территории. То, что Горбачев и Шеварднадзе считали незначащей уступкой, выходило за рамки согласованного на Политбюро решения {1125} . Военные были потрясены. Они негодовали, не понимая, к чему эта спешка и транжирство в отношении советских стратегических арсеналов. Дело усугубилось тем, что Шульц, по его обыкновению, «положил в карман» советскую дополнительную уступку и отправился восвояси, не предложив ничего взамен. Ахромеев, связанный личной преданностью Горбачеву, всю вину за эпизод с «Окой» возложил на министра иностранных дел. В дальнейшем он, как и остальные высшие военные, обвинял Шеварднадзе в том, что тот продался американцам {1126} .
Вскоре у Горбачева появился шанс избавиться от потенциальных противников его политики среди военного начальства. В мае 1987 г. молодой пилот, гражданин ФРГ Матиас Руст, прилетел на спортивном самолете из Финляндии в СССР и приземлился на Красной площади. Маленькая «сессна» пролетела над всеми советскими системами ПВО. Военные не решились сбить цель без приказа из Кремля, памятуя о скандале с корейским авиалайнером. Скандал вокруг этого гротескного происшествия позволил Горбачеву сместить значительную часть высокопоставленных военных, начиная с министра обороны маршала Соколова. Матиас Руст провел в следственном изоляторе КГБ и Лефортовской тюрьме в общей сложности чуть больше года и был амнистирован без излишнего шума. Генсек подобрал, отчасти по совету Раисы Максимовны, нового министра обороны: им стал Дмитрий Язов, ветеран Великой Отечественной войны и Карибского кризиса, бывший командующий войсками Дальневосточного военного округа. Новый министр не являлся выдающейся личностью и не пользовался авторитетом у генералитета и в Генеральном штабе.
Горбачев стал выступать за «прозрачность и честность» в вопросах обычных вооружений в Европе, признав, что у Советского Союза имеется огромное преимущество перед НАТО — 27 тыс. танков и почти 3,5 млн. военнослужащих. Одновременно с этим советские вооруженные силы приступили к осуществлению новой военной доктрины. В июле 1987 г. была принята новая доктрина Организации Варшавского договора — абсолютная копия советской доктрины. Американский специалист по разведке и кадровый военный Уильям Одом, автор книги о гибели советской армии, считает, что с этого момента старый советский курс на подготовку к войне в Европе окончательно ушел в прошлое, сменился новой политикой, подчиненной целям разоружения {1127} . Неизбежным следствием этого был подрыв идеологических и психологических оснований для советского военного присутствия в Центрально-Восточной Европе.
Тем временем с молчаливого одобрения Александра Яковлева, который курировал средства массовой информации, а также с согласия Михаила и Раисы Горбачевых, в стране росло влияние тех, кто считал себя «поколением шестидесятников». Это были «просвещенные» аппаратчики и партийные интеллектуалы, которые еще 20 лет назад, молодыми людьми, ратовали за десталинизацию общества и демократические реформы, а теперь, уже в ином возрасте, получили второй исторический шанс изменить общественный климат в стране. Начиная с 1986 г. эти люди начали занимать руководящие должности в ряде журналов и газет, на некоторых телепрограммах, все еще подконтрольных государству. По рекомендации Яковлева главными редакторами ведущих литературных и публицистических изданий стали такие деятели, как Сергей Залыгин в «Новом мире», Виталий Коротич в «Огоньке» и Егор Яковлев в «Московских новостях». Сторонники «нового мышления» стали печатать на страницах своих изданий запрещенные рукописи, публиковать статьи, в которых высоко оценивались произведения кинематографа и литературы, обличающие сталинизм, а также выходили публикации с критикой брежневской эпохи застоя. После Чернобыля началась гласность на телевидении, где творческие, либерально настроенные люди получили возможность создавать новые программы.
Летом 1987 г. Горбачев, работая над книгой о перестройке и «новом мышлении», поделился своими намерениями с очень узким кругом лиц, куда входили Яковлев и Черняев: состояние бюрократии, партии, экономики и общества приводили его в ужас, но он был полон решимости сдвинуть эту гигантскую махину с места. Он пришел к мысли о необходимости полностью реформировать всю систему от экономики до образа мыслей. Черняев, ликуя, записал слова Горбачева: «Я пойду далеко, очень далеко» {1128} . К этому времени Горбачеву уже можно было не опасаться судьбы Хрущева — переворота, организованного консерваторами, в том числе из Политбюро и партийно-государственной номенклатуры. Напротив, среди новой когорты партийных руководителей находились такие, которые уже начали роптать по поводу медленных темпов горбачевских реформ в стране: одним из них был Борис Ельцин, партработник из Свердловской области, назначенный при Горбачеве первым секретарем Московского горкома КПСС. В ноябре 1987 г. в своей речи, посвященной 70-й годовщине Октябрьской революции, Горбачев впервые после Хрущева осудил сталинский режим и сказал, что в советской истории имеются «белые пятна». Тем самым генсек дал зеленый свет общественным дискуссиям о преступлениях сталинизма, по сути, обсуждению всей советской истории {1129} . Это был поворотный пункт во взаимодействии между новациями в международной политике и динамикой внутренних перемен. Если на начальном этапе правления Горбачева особое значение придавалось контролю над вооружениями и разрядке напряженности, то теперь Горбачев перешел к следующему этапу, когда мирное наступление он сочетал с незавершенной задачей Хрущева по освобождению общества от сталинского наследия. Черняев это объясняет так: «Для того чтобы иметь успех в новой внешней политике, приходилось рушить мифы и догмы конфронтационной идеологии и "теории", а это тут же отражалось — через "мышление" самого генерального секретаря и через перестроечную печать — на всем интеллектуальном состоянии общества» {1130} .
Стремительная радикализация «нового мышления» с его социалистическим по духу идеализмом и нацеленностью на реформы не положила конец вопиющим противоречиям в риторике и поведении Горбачева. 27 июня 1987 г. в беседе с премьер-министром Зимбабве Робертом Мугабе Горбачев описал принципы советской внешней политики в тех же терминах, что использовал в своих речах Хрущев 30 лет тому назад. В заключение он сказал, что «необходимо наращивать давление» на западные страны. 23 октября 1987 г. Горбачев заявил Шульцу, что не приедет в Вашингтон на саммит до тех пор, пока Рейган не откажется от программы СОИ, и что одного лишь подписания договора о сокращении ядерных ракет средней и меньшей дальности (РСМД) будет недостаточно для оправдания встречи в верхах. Генсек собрал совещание, в котором участвовали Шеварднадзе, Яковлев, Ахромеев, Черняев и замминистра иностранных дел Александр Бессмертных. Кто-то говорил, что нужно подождать, пока в Вашингтоне не сменится администрация, а затем уже поднимать тему СОИ. Черняев, однако, убедил Горбачева не отказываться от встречи с Рейганом {1131} .
Непостоянство генсека и его навязчивая идея по поводу программы СОИ лишь подогревали крайний скептицизм, который Горбачев вызывал среди крайне правых членов администрации Рейгана и «реалистов» разных мастей в Вашингтоне, которые продолжали считать генсека искусным политическим иллюзионистом. Однако феномен «нового мышления» вовсе не являлся неким фокусом, рассчитанным на обман общественного мнения. Горбачев продвигался вперед к идее радикального преобразования советской идеологии, политической и экономической систем с тем, чтобы Советский Союз стал по-настоящему открыт миру. Реализация этой идеи требовала крайней осмотрительности, дальновидности, взвешенной стратегии, но Горбачев был по-революционному нетерпелив. Его стремление к радикальным изменениям подстегивалось быстрым ухудшением советской экономики и финансовым кризисом. Еще больше подстегивал Горбачева его мессианский, утопически романтический подход к международным отношениям и завышенная оценка собственных способностей изменить всю систему этих отношений.
Лишь немногие люди в советском руководстве и партии, одержимые реформистским рвением, готовы были, вслед за Горбачевым, кинуться в неизвестность. Основная масса партаппарата со сдержанным одобрением наблюдала за тем, как новый внешнеполитический курс Горбачева поднимает международный престиж СССР на небывалую высоту и позволяет ему добиться существенных результатов в деле ослабления напряжения холодной войны. Но это одобрение быстро сменилось озабоченностью и даже смятением. Все — и консервативные сторонники модернизации, и военные, и даже ортодоксы — признавали, что Советскому Союзу трудно продолжать выполнять свои обязательства в Восточной Европе, Афганистане и во всем мире {1132} . Они поддерживали курс на постепенное сокращение имперских обязательств, чтобы предотвратить будущий крах. К их удивлению, Горбачев и его приверженцы стали вкладывать в «новое мышление» все более радикальный смысл и следовали курсу на полное невмешательство СССР в дела стран Восточной Европы. Вскоре Горбачев и его соратники бросили коммунистических союзников в этом регионе на произвол судьбы. Но в 1987-1988 гг. ни члены Политбюро, ни подавляющая масса офицеров КГБ, ни военные не могли себе даже представить, что Горбачев будет согласен покончить с холодной войной ценой разрушения советской империи и фатальной дестабилизации советского государства.