Неудавшаяся империя: Советский Союз в холодной войне от Сталина до Горбачева
Шрифт:
Историческая личность
Предшественником Горбачева на пути реформ был Н. С. Хрущев. Однако сравнение этих двух деятелей требует уточнения. Российский социолог Наталья Козлова, исследуя особенности сознания русского крестьянства, пришла к интересным выводам: быстрое и безжалостное уничтожение традиционного крестьянского уклада привело к тому, что сельское население превратилось в фантастически активную и мобильную часть общества. Молодые выходцы из крестьянских семей переезжали в города и делали там карьеру. Новоявленные горожане, получившие «путевку в жизнь» от советской власти, стремились оставить позади «идиотизм деревенской жизни» и любой ценой достичь как можно более высокого положения в обществе. Первая когорта таких людей сформировалась в 1930-е гг. и во время Великой Отечественной войны. Им была присуща громадная жизнестойкость и жесткий прагматизм. Они верили не в принципы, а в силу принуждения и материальные привилегии.
Наиболее заметной чертой характера Горбачева, отмеченной многими, был его исключительный оптимизм и уверенность в себе, способность преодолевать негативные эмоции. Молодой Горбачев обладал здоровым самолюбием и устойчивыми жизненными ценностями. Его социальная среда (Ставропольский край на юге России, Московский государственный университет, да и Политбюро, самым молодым членом которого он стал в свое время) способствовала его крайне высокой самооценке. Это была личность, которая никогда не сомневалась в своем успехе.
Из этой черты, по мнению поклонников Горбачева, исходит его естественное свободолюбие и демократичность. По замечанию Черняева, «его природный демократизм не был совсем испорчен длительной карьерой партработника, хотя кое-какие "благоприобретенные" черты сохранились. Истинная его народность сидит в нем глубоко». Когда Горбачев был введен в состав Политбюро и переехал жить в Москву, он столкнулся с цинизмом, аморальностью и коррупцией. «Будучи физически и душевно очень здоровым человеком и не избалованным жизнью в детстве и юности», продолжает Черняев, Горбачев «искренне ужаснулся тому обществу, тем порядкам и нравам, с которыми вроде свыклись, но которые открылись ему во все своем безобразии», когда он «оказался в столичном эшелоне руководящего слоя партии и государства». Его демократические устремления, заключает Черняев, в итоге возобладали, несмотря на то что политические реалии вынуждали его ловчить, лукавить и сознательно тянуть с неприятными решениями {1163} .
Второй важной чертой его характера, по мнению сторонников Горбачева, была наивность на грани утопизма. Один из его помощников, Георгий Шахназаров, вспоминал о «простодушной вере в здравый смысл своих коллег». По мнению Дмитрия Фурмана, это простодушие распространялось на отношение к идеям, советской интеллигенции и иностранным лидерам. Последний советский лидер наивно, по-провинциальному верил, «что та или иная истина, идея, к которой он пришел, настолько очевидна, что люди обязательно ее усвоят. Так, наверное, Лютеру казалось, что его истины настолько самоочевидны, что он вполне может убедить в них римского папу». Горбачевскую перестройку, считает он, можно считать аналогом лютеровской «реформации», и генсеку требовались качества проповедника, чтобы повести за собой свое окружение, партийный аппарат, всю страну прочь от обанкротившейся системы, милитаризма и систематической нищеты. По мнению Шахназарова, Горбачев своим проповедническим талантом заговорил партийных чиновников, создал у них иллюзию того, что его глубоко революционные, «в полном смысле подрывные для системы идеи» не подорвут их статуса {1164} .
Жизненный путь Горбачева (как и его жены Раисы) способствовал его стойкому убеждению в возможность «реформации» советской системы. Михаил Сергеевич окончил МГУ и уехал в провинциальный Ставрополь в 1955 г., когда вера в Сталина начала утрачивать свой сакральный смысл, а на ее место пришли романтические мечты о «коммунизме с человеческим лицом». В Москву Горбачев вернулся в конце 1970-х: к этому времени образованная элита и циничные партаппаратчики уже давно забыли о романтических идеалах и высмеивали их в анекдотах. В первые годы пребывания у власти Горбачев упорно размышлял о том, как вернуться к «ленинским принципам». В личности Ленина (вернее, в его идеальном мифологизированном образе) Горбачев видел отражение собственных черт: страстную веру в силу революционных идей, «исторический» оптимизм и уверенность в том, что можно оседлать революционный хаос и выстроить из него новый общественно-политический строй. Даже в 1989 г. Горбачев, по воспоминаниям его ближайшего помощника Черняева, «безмерно восхищался» Лениным и мысленно постоянно «советовался» с ним {1165} .
Для недругов Горбачева его самоуверенность и природный демократизм виделись в другом свете. Егор Лигачев считал, что Горбачев «не мог себе представить, по своему складу характера», насколько трудными могут оказаться реформы {1166} . Некоторые обвиняли генсека в элитаризме. Валерий Болдин, заведовавший в то время общим отделом ЦК КПСС, отмечает, что между Горбачевым и многими простыми советскими людьми существовала непреодолимая психологическая пропасть. Начальник службы безопасности генсека Владимир Медведев пишет, что «интеллектуал» Горбачев, в отличие от патриархального Брежнева, в окружении советских людей чувствовал себя не в своей тарелке и предпочитал общаться с людьми с Запада {1167} .
Соратники Горбачева признают, что личность Горбачева контрастировала с основной массой русских, советских людей, с преобладавшим в обществе менталитетом. Но при этом они считают, что Горбачев был намного лучше народа. Черняев, к примеру, характеризует советское общество как «люмпенизированный народ с иждивенческой психологией», готовый извечно мириться с унизительной жизнью и верить в «происки империализма». По мнению сторонников Горбачева, он должен был совершить титанический подвиг, пробудить общество от гибельной спячки и советского тоталитарного рабства. Все остальное, утверждает Черняев, было неизбежным последствием этого пробуждения. Общество оказалось недостойным своего лидера: «новое мышление» опередило свое время. В этих обстоятельствах, когда советское общество, выйдя из-под контроля, начало крушить все на своем пути, Горбачев уже ничего не мог сделать — никакие тормоза бы не сработали {1168} .
Как отмечают враги и признают друзья, главным следствием чрезмерного оптимизма и наивности Горбачева-политика стала его непредсказуемость, неспособность планировать что-либо на перспективу и его отвращение к традиционным приемам и методам властвования. Все признают, что перестройка шла хаотично, без стратегической последовательности, а «новое мышление» было набором абстракций и не могло стать практической дорожной картой для реформ. Любимыми фразами Горбачева помимо непредсказуемости, были «процессы пошли», «жизнь покажет», «история рассудит» и т. п. По мнению Дмитрия Фурмана, все это проистекало из его чрезмерно положительного отношения к людям, особенно к советским людям. У него была «неиссякаемая вера, что народ надо только пробудить, а там "живое творчество масс" само приведет ко всему хорошему» {1169} . Он не сомневался в том, что, когда революционные страсти улягутся и «процессы пройдут», общество само выберет оптимальный для себя путь развития.
Даже те, кто обычно восхищается Горбачевым, признают, что эта черта его личности сыграла роковую роль в тот период, когда нужно было наметить практический курс действий для государственного аппарата, осуществить последовательную и продуманную программу перемен и предотвратить психологический разброд и идеологический раскол в обществе. Даже Черняев в своих дневниках и мемуарах не скрывает разочарования и мучительных сомнений по этому поводу. Он пишет, что Горбачев так и не приступил к значимым экономическим реформам, когда у него был шанс это сделать. Он бесконечно тянул с переходом к рыночным ценам, пока финансовый кризис не разросся до чудовищных размеров. Он три года откладывал неизбежное решение о выводе советских войск из Афганистана, в результате чего война Брежнева — Андропова — Громыко стала в значительной мере «горбачевской войной». Кроме того, он позволил Борису Ельцину перехватить у себя политическую инициативу, стать вождем русского народа, поднявшимся на популистской волне против партийных чиновников и их привилегий {1170} . В то же время сторонники Горбачева подчеркивают, что все эти «тактические» ошибки перекрываются с лихвой благородством замысла. Они считают, что в то время никто толком не знал, как реформировать тоталитарное общество и экономику. Найти дорогу можно было только методом проб и ошибок. К тому же, если бы Горбачев заранее знал, какая сложная и опасная задача стоит перед ним, он, возможно, никогда бы за нее и не взялся {1171} . Подобные оценки исходят из общей установки о том, что компартия и советская империя не подлежали реформированию, были обречены на самоуничтожение.
В 1995 г., уже после ухода с политической сцены, Горбачев в откровенной беседе признался, что в его действиях было «много наивного, утопичного». Однако он добавил, что после 1988 г. он сознательно шел на риск политической дестабилизации, потому что хотел «вывести людей из апатии, разбудить в них гражданские чувства». В противном случае, сказал он, «мы бы разделили участь Хрущева», иными словами, партийная номенклатура отодвинула бы Горбачева от власти {1172} .