Неугасимый свет
Шрифт:
Он достаёт из коробочки зелёный карандаш и начинает срисовывать орла.
Ядвига стучит в стенку:
— Янек, ты не плачешь?
— Нет. А ты?
— Я тоже нет.
Янкеле рисует орла и думает о папином брате Герцке. Он был хороший, он всегда брал с собой Янкеле и Ядвигу на главную улицу, где иллюзион. [2] Ядвига, кутаясь в белый платок, шла около Герцке и тихо говорила:
— Герценька, коханый [3] мой, пойдёшь со мной в костёл? А то тату не пустит…
2
Иллюзион — так раньше называлось кино.
3
Лава — тротуар.
Герцке трогал тросточкой Ядвигин платок:
— У тебя тату, у меня мама. Что делать? Сердце моё разрывается!.. Янкель, не путайся под ногами!
А если мимо проходил кто-нибудь чужой, Герцке весело вертел тросточку двумя пальцами:
— Какой чудный вечер, панна Ядвига! Перейдём на другую лаву. [4]
А Ядвига отвечала:
— Ах, бардзо дзенкую, [5] пан Герцке!
А потом Герцке забрали в солдаты, и никто больше не ходит с Ядвигой и Янкеле на Погулянку и на Замковую гору. Вот почему теперь часто слышно, как за тонкой стеной плачет Ядвига…
4
Лава — тротуар.
5
Бардзо дзенкую — очень благодарна.
Орёл получился какой-то кривой: одна голова больше, другая меньше. Его надо бы золотым карандашом, но мама не купила.
Янкеле принимается за буквы. Одна буква похожа на табуретку, другая — на весы без чашек. Янкеле видел такие весы на Рыбном базаре. Бабушка берёт его туда по пятницам. Там летают большие зелёные мухи, и везде — на столах, в бочках, в корзинах, — везде шевелятся скользкие, блестящие рыбы. А толстые, забрызганные чешуёй торговки, размахивая мокрыми руками, кричат:
— Свеженьки, живеньки!.. Только что из Вилии!.. Мадам, обратите внимание, какая жабра!
Бабушка долго торгуется, нюхает щуку, раздирает ей жабры, кладёт на место, отходит, возвращается, снова торгуется, пока торговка наконец не схватит щуку и не бросит её в кошёлку:
— А, нехай по-вашему! Давай гроши!
Янкеле, помогая себе языком, срисовывает букву за буквой. Потом он приподнимается и смотрит то на вывеску, то на свою картинку. Получается похоже, только на вывеске все буквы одинаковые, а у Янкеле они косые и неровные, будто падают. Зато у него каждая буква другого цвета — все семь карандашей в работе. Вот вернутся папа с мамой, он им покажет свою картинку. Папа посадит его на колени, пощекочет усами и скажет:
— Аи, Яшкец-молодец!
За дверью гремят бидоны. В замке звякает ключ. Янкеле вскакивает и, роняя штанишки и карандаши, бежит к двери:
— Бабушка!
Бабушка опускает пустые бидоны, ставит на стол кварту [6] и обнимает Янкеле. Он дёргает её за старенькое, облитое молоком платье и старается заплакать:
— Почему ты меня заперла-а?
— Золотко, не надо плакать! Бабушка ушла, когда ты ещё спал. Бабушка зато тебе сахарку принесла.
Янкеле всё-таки пробует всплакнуть. Он жмурится, трёт глаза, хнычет, но ничего не получается. Он засовывает в рот большой кусок сахару и показывает бабушке свою картинку.
6
Кварта — металлическая мерка для молока.
Бабушка ахает и причмокивает языком:
— Тца, тца! Вы подумайте, какой умник!
— Нет, бабушка, ты прочитай!
Бабушка долго смотрит на орла с двумя головами, на синие, жёлтые, зелёные буквы:
— Бабушка не умеет, золотко! Вот приедет мама, она прочитает.
— А папа?
— И папа, конечно. Все прочитают!
Бабушка принимается мыть бидоны. А Янкеле вешает картинку над кроватью, сосёт сахар и думает: «Скорей бы папа с мамой приехали!»
Потом они с бабушкой обедали, потом ужинали. Потом бабушка зажгла лампу и села вязать Янкеле чулок. А Янкеле улёгся под своей картинкой. Было тихо, все мухи ушли спать на потолок, только в лампе тихонько шипел керосин да под печкой скреблась мышь. И Янкеле сразу заснул.
Вдруг шум и яркий свет выкрученного фитиля в лампе разбудили его. Он вскочил:
— Приехали! Приехали!
Мама, не раздеваясь, кинулась к нему. Он обхватил её, прижался к маминой холодной щеке.
— А папа? Где папа?
Бабушка взяла Янкеле, уложила, покрыла одеялом:
— Спи, котик, спи, папа завтра приедет.
Она повернулась к маме:
— Ну, что сказал суд?
— Бабушка, — сказала мама, — надо быть стойкой… надо быть крепкой…
— Да, да, — шепчет бабушка.
— Вам надо гордиться таким сыном! Как он держался на суде! И вот… всех на семь… лет… в крепость. И всё! И не надо плакать…
Бабушка роняет спицы на пол и всплёскивает руками:
— Ой, горе мне! Самого старшего! Самого удачного!
— Мама, — вдруг кричит Янкеле, — смотри, это я сам написал!
Он снимает со стены свою картинку и суёт её маме.
Мама обнимает его. Он вырывается:
— Нет, ты сначала прочитай, прочитай! Мама медленно читает старательно нарисованные буквы:
Питейное заведение
И вдруг две маленькие слезы выкатились из маминых глаз и упали на картинку.
— Что ты делаешь! — закричал Янкеле. — Что ж я завтра папе покажу?!
А мамины слёзы всё падают на кривого орла с двумя головами, на красные, синие, зелёные буквы, на первую картинку Янкеле…
ЗОЛОТОЙ ГРОШИК
Наконец-то Янкеле исполнилось шесть лет! В этот день бабушка поцеловала его крепче, чем всегда, и подарила ему маленькую блестящую денежку — грошик. Янкеле спросил:
— Он золотой, да?
Бабушка была глуховата. Она кивнула головой:
— Да, котик, да!
Янкеле обрадовался. Он любовался денежкой, дышал на неё и всё думал, как бы получше её истратить.
А что, если отдать её извозчику Геноху! Тогда можно будет долго кататься на его огромном фаэтоне — спереди, на мягком сиденье, как настоящий пассажир с варшавского поезда.
Нет, жалко отдавать грошик Геноху. Прокатиться можно и так, сзади, там, где болтается ведро и мелькают страшные, облепленные грязью спицы. Пускай Генох кричит: «Шейгец, слезай!» — пускай хлопает кнутом — всё равно ему Янкеле сверху не достать!
А что, если отдать грошик Монику Мошковскому! За это, пожалуй, можно попросить его новые башмаки с резинками. Вчера он вышел во двор в этих башмаках и, поминутно нагибаясь, обтирал их рукавом.