Неугасимый свет
Шрифт:
Мама открыла крышку. В банке оставалось немного меньше половины.
— Ну как мы теперь её вернём? — У мамы руки опустились.
А Тимка беззаботно сказал:
— А не надо возвращать, раз мы всё равно уезжаем.
— Как тебе не стыдно! Ведь это чужое!
Тут я вмешался:
— Ничего, мама. А если они нам за этикетку не заплатили…
Вдруг Лилька закричала:
— Ой, я знаю! Я знаю!.. Отвезём это папке, и всё! Вот ему будет махорка, и вот это, и всё…
— Ну да, «папке»! — сказала мама. — Что за глупости. Ведь он её не любит — тётю Мусю
— Не пошлёт! Я знаю! У него там нет в Москве монпансьешек, а мы ему привезём, привезём, привезём!.. — вдруг запрыгала Лилька, как коза.
— Да ну вас совсем! — махнула мама рукой. — Делайте как знаете…
И она занялась подушками. А мы взяли банку и уложили её чуть ли не на самое дно корзины, чтобы соблазна не было.
Тогда Тимка сказал:
— Давайте возьмём по одной. Ну, по однусенькой.
Лилька строго посмотрела на него и отрезала:
— Мы кому везём? Папе! Значит, всё. И Тимка — даже Тимка! — умолк. Наконец всё наше имущество было уложено в корзину. Она не закрывалась. Тогда вся семья Тайца М. Е., в составе жены Тайц В. С. и троих детей, уселась на крышку — и корзина закрылась. Мы заперли её ещё стальным прутом, навесили замок и даже перевязали бельевой верёвкой.
Наступил час отъезда. Мама наняла тележечника, и мы стали прощаться с соседями. Нелегко было расставаться. У мамы на глазах всё время стояли слёзы — одни высыхали, набегали другие. Соседки её целовали и тоже украдкой вытирали слезу.
Я в последний раз обошёл весь двор, весь Чеботарский въезд, кое-где вздохнул, кое-где тоже чуть не всплакнул. Тимка прощался с мальчишками, Лилька — с девчонками…
Наконец всё наше имущество было уложено в корзину.
Потом соседи помогли взгромоздить корзину на тележку. Тележечник взялся за оглобли. И в эту минуту во дворе появилась тётя Муся в своей чёрной шали. Она торопливо шла, припадая на одну ногу и прижимая к себе кошёлку.
— Что это значит, Верочка? — ещё издали заговорила она. — Ты таки уезжаешь?
— Да… вот… он прислал вызов…
— Ну конечно, правильно! Что ему там сидеть без вас. Езжайте с богом. Только я хотела спросить: а как там с моим товаром?
Мама вся покраснела:
— Вы знаете… так нескладно получилось. Мы не сумели тогда продать. Ну, просто не успели…
Разговор шёл торопливо. Кругом стоял народ. Тележечник ждал.
— Хорошо, — сказала тётя Муся, — но себестоимость хотя бы ты можешь мне вернуть.
— А сколько это — себестоимость?
— Немного. Сколько там было?.. Десять фунтов? Ну я тебе посчитаю недорого — четыреста миллиончиков — и всё!
Мама растерялась:
— У меня столько нет. Простите, тётя Муся, я вам вышлю из Москвы… Как только приеду…
— Ну, а банка? Такая хорошая банка! Мне компаньон голову снимет за неё!
— Вы знаете, она в корзине…
Тележка тронулась. Мы пошли за ней. Соседи выстроились полукругом и махали нам руками. Мы, оглядываясь, на ходу махали им в ответ. А тётя Муся шла рядом с нами и говорила:
— Верочка, я не понимаю, — я хотела тебе помочь, а ты так поступила!
— Но я верну. Я из Москвы верну… — повторяла мама. — Яша, держи Тимку! Лилька, дай руку!
Мы пошли быстрее, чтобы не отстать от тележки. Тётя Муся не поспевала за нами и постепенно начала отставать. Но долго ещё было слышно:
— Вы бы хоть вернули… хоть себестоимость. Такой хороший товар! На чистом сахаре!..
А мы всё шли за тележкой, железные колёса которой грохотали по булыжнику нашей такой родной и уже немножко чужой Чеботарской улицы…
ДВЕРЬ В МОСКВУ
Теперь осталось досказать, как мы доехали до Москвы. Сначала мы долго томились на вокзале. Конечно, Тимка сразу же пропал. Мы везде искали его, и оказалось, что он где-то в первом классе играл с ребятами в фантики. Конфет давно не было, а фантики остались.
Конечно, нашу корзину сначала долго не хотели пропускать за её несуразную величину.
Конечно, Лилька в самую трудную минуту потеряла туфлю и заявила:
— Мама, у меня ноги стали разные.
— Как так?
— Одна обутая, другая разутая. Мы долго искали её туфлю.
Но вот объявили посадку. Сейчас уже мало кто знает, что значило тогда это грозное слово: «посадка». Это значило, что огромная толпа, с детьми, с мешками, с чемоданами, стоит на платформе и тревожно ждёт поезда. А когда он подходит, все, волоча за собой и детей, и мешки, и чемоданы, кидаются на него и ещё на ходу цепляются за подножки, за поручни, за малейший выступ, чтобы поскорее захватить уголок, лавочку, буфер… Вот что такое посадка!
Посадки бывали лёгкие, средние и тяжёлые. Харьковская посадка считалась ещё одной из лёгких.
Стиснутые толпой, мы двинулись к выходу. Два беспризорника, которых мы наняли на вокзале, волокли нашу корзину. Мама крепко держала за руку Тимку, Тимка — Лильку, а Лилька — меня, как в сказке про дедку и репку. Только в сказке ни дедку, ни бабку, ни репку так не толкали, как нас.
— Ой, не давитесь! — кричала Лилька. — Не давитесь же!..
Тимка сопел и деловито отбивался локтями. Мама приговаривала:
— Осторожно! Здесь дети…
— Та ничего им не зробится! — кричали ей в ответ.
Но вот нас вынесло, вернее — выперло на перрон. Всё так же цепочкой, не расцепляясь, мы побежали вдоль состава. Поезд был какой-то разномастный. Там были вперемежку и пассажирские и товарные вагоны. Наш вагон был в самом хвосте. Над широкими окнами во всю его длину была выпуклая надпись:
МЕЖДУНАРОДНОЕ ОБЩЕСТВО СПАЛЬНЫХЪ ВАГОНОВЪ
с твёрдыми знаками, похожими на вывихнутую букву «Б».