Неугомонная
Шрифт:
— Мне пора идти. Я опоздаю в кино.
Каким-то образом Ромер опередил Еву в дверях, придержав ее пальцами за левый локоть.
— Господин Делекторский, можем ли мы поговорить где-нибудь с Евой с глазу на глаз?
Отец проводил их в свой кабинет — небольшую спальню в конце коридора — со скучными официальными фотографиями родственников Делекторских на стенах, письменным столом, диваном и книжным шкафом, полным книг его любимых русских писателей: Лермонтова, Пушкина, Тургенева, Гоголя и Чехова. В комнате пахло сигарами и помадой для волос, которой пользовался отец. Подойдя к окну, Ева увидела мадам Руасансак, развешивавшую во дворе белье. Неожиданно девушка почувствовала себя неловко: ей казалось, что она поняла, как ей вести себя с Ромером, но сейчас, когда оказалась наедине с ним в этой комнате — одна в папином кабинете — все внезапно изменилось.
И, словно почувствовав это, Ромер тоже изменился: исчезла его чрезмерная самоуверенность, ее сменила манера более прямая и, похоже, более ему присущая. Он заставил Еву сесть и, выдвинув стул из-под письменного стола, сел сам напротив нее, словно сейчас должно было произойти нечто похожее на допрос. Ромер протянул девушке свой помятый портсигар, и она взяла сигарету, не сказав: «Нет, спасибо», но сразу же вернула ее. Ева внимательно смотрела, как он убирал ее назад в портсигар, очевидно, с легким раздражением. Ева почувствовала, что одержала мелкую незначительную победу — ничего, хотя бы на миг разрушить эту его легкую уверенность во всем.
— Николай погиб, выполняя мое задание, — сказал Ромер.
— Вы уже говорили мне об этом.
— Его убили фашисты, нацисты.
— Я думала, что это были грабители.
— Он выполнял… — Ромер сделал паузу. — Он выполнял опасное задание — и его раскрыли. Думаю, что Колю предали.
Ева хотела что-то сказать, но промолчала. Теперь, когда наступила тишина, Ромер снова достал свой портсигар и совершил ту же цепочку бессмысленных движений: засунул сигарету в рот, постучал по карманам в поисках зажигалки, вынул сигарету изо рта, постучал обоими ее концами по портсигару, подвинул пепельницу на отцовском письменном столе ближе к себе, прикурил сигарету, глубоко затянулся и потом долго выпускал дым. Ева наблюдала за всем этим, пытаясь остаться совершенно бесстрастной.
— Я работаю на британское правительство, — сказал он. — Вы понимаете, что я имею в виду…
— Да, — ответила Ева. — Думаю, что понимаю.
— И Николай тоже работал на британское правительство. По моему указанию он пытался проникнуть в «Аксьон франсез». Он вступил в эту организацию и докладывал мне обо всем, что там происходило, если считал, что это представляло для нас интерес.
Ромер умолк, но, видя, что Ева не собирается вступать в разговор, наклонился и заметил довольно здраво:
— Еще полгода-год, и в Европе начнется война — между нацистской Германией и рядом европейских стран — будьте уверены. И работа вашего брата была напрямую связана с предотвращением этой войны.
— Что вы хотите сказать?
— Что Николай был очень смелым человеком. И погиб не зря.
Ева сдержала сардонический смех, подкативший к горлу, и тут же почувствовала, как глаза налились слезами.
— Лучше уж ему было быть трусом, — произнесла она, стараясь сдержать дрожь в голосе. — Тогда бы он не погиб вовсе. И через десять минут вполне мог бы войти в эту дверь.
Ромер поднялся и подошел к окну. Он также понаблюдал, как мадам Руасансак развешивала свое белье, потом повернулся, сел на край отцовского письменного стола и пристально посмотрел на Еву.
— Я хочу предложить вам работать вместо Николая, — сказал он. — Идите к нам.
— У меня есть работа.
— Вам будут платить пятьсот фунтов стерлингов в год. Вы станете британской подданной с британским паспортом.
— Нет, спасибо.
— Вас обучат в Британии, и вы станете выполнять различные задания британского правительства, точно так же как и Коля.
— Спасибо — нет. Мне и в пароходстве неплохо.
Невероятно, но неожиданно Еве захотелось, чтобы Коля вошел сейчас в комнату — улыбнулся этой своей непередаваемой улыбкой и сказал сестре, как поступить, что ответить этому человеку с настойчивыми глазами на его настойчивые вопросы. «Что мне делать, Коля? — вопрос этот громко звучал в ее голове. — Ну же, как ты скажешь, так я и сделаю».
Ромер встал.
— Я уже поговорил с вашим отцом. Советую вам тоже с ним все обсудить.
Он направился к двери, дотронувшись до лба двумя пальцами, словно запамятовал что-то.
— Увидимся завтра… или послезавтра. Подумайте всерьез над моим предложением, Ева, и о том, как это отразится на вас и на вашей семье.
Затем настроение Ромера внезапно изменилось, как будто ему в голову пришла какая-то неожиданная мысль, и маска на миг слетела с его лица.
— Ради всего святого, Ева, — сказал он. — Неужели вы не понимаете? Ваш брат был убит этими мерзавцами, этими грязными животными — и вам предоставляется шанс отомстить им. Заставить их заплатить по счету.
— До свидания, господин Ромер. Было приятно с вами встретиться.
Ева выглядывала из окна вагона. Поезд быстро бежал по путям где-то в Шотландии. Было лето, но ей казалось, что в пейзажах под этим низким белесым небом еще мелькали воспоминания о суровостях зимы — крепкие низкорослые деревца, согнутые и искореженные господствующими ветрами, кустики травы, холмы мягкого зеленого цвета с темными струпьями вереска. «Возможно, это и лето, — словно говорила земля, — но я начеку». Ева вспоминала, сколько разных пейзажей видела она из окон поездов за свою жизнь — честно говоря, иногда ей казалось, что вся ее жизнь была сплошной чередой поездов, из окон которых она наблюдала мелькание чужой земли. Из Москвы во Владивосток, из Владивостока в Китай… Роскошные спальные вагоны, теплушки, товарняки, глухие полустанки, дни, проведенные в ожидании смены паровоза на станциях. Иногда переполненные вагоны с невыносимо тяжелым запахом плотно набитых человеческих тел, иногда — меланхолия пустых купе, когда в ушах ночь за ночью лишь стук колес. Порой путешествие налегке с одним чемоданом, а подчас — со всеми пожитками, так тащат свои вещи всеми покинутые беженцы. Все время в пути: из Гамбурга в Берлин, из Берлина в Париж, а теперь из Парижа — в Шотландию. «А куда дальше — пока еще неизвестно», — подумала Ева, и ей вдруг странным образом захотелось ощутить больше восторга, больше романтики.
Ева посмотрела на часы — по ее расчету, до Эдинбурга оставалось десять минут. Сосед по купе, бизнесмен средних лет, свесив голову, дремал над книгой; лицо его обмякло в неподвижности и выглядело неприятно. Ева достала из сумочки свой новый паспорт и заглянула в него, может быть, уже в сотый раз. Документ был выдан в тридцать пятом году, страницы его украшали штампы иммиграционных служб нескольких европейских стран: Бельгии, Португалии, Швейцарии и, что было довольно любопытно, Соединенных Штатов Америки. Очевидно, имелось в виду, что она посещала все эти государства. Фотография была размыта и передержана, но выглядела похожей, хотя Ева и была на ней более строгой и упрямой (где они только нашли такую?). Теперь ее звали иначе. Ева Делекторская стала Ив Далтон. Интересно, почему не оставили имя Ева? Она подумала, что, наверное, Ив звучало по-английски лучше, и уж ни в коем случае Ромер не мог позволить новой сотруднице самой выбрать себе имя.