Неукротимый, как море

Смит Уилбур

— Даже на случай исков по загрязнению? Если твой бурдюк сырой нефти лопнет на континентальном шельфе Америки или Европы, тебе выпишут счет на полмиллиарда долларов. Никто не возьмется страховать такие суммы.

— «Золотой рассвет» зарегистрирован в Венесуэле, и у него нет судов-аналогов, которые власти могли бы конфисковать, как, например, это проделали в инциденте с «Торри каньон».[13] Да и кому они выпишут счет? На имя подставной южноамериканской компании? Нет, Николас, «Флотилии Кристи» не придется оплачивать экологический ущерб.

— Поверить не могу, даже зная тебя. —

Ник пристально разглядывал своего визави. — Ты хладнокровно рассуждаешь о гипотетической… Нет, я бы сказал, вполне возможной ситуации, когда в море хлынет миллион тонн нефти.

— Твое моральное негодование очень трогательно. Я серьезно. С другой стороны, Николас, позволь тебе напомнить, что речь идет о семейном бизнесе — а ты уже давно отрезанный ломоть.

— Я воевал с тобой всякий раз, когда ты пытался крохоборничать, — в свою очередь, напомнил ему Ник. — Пытался научить тебя, что есть пределы экономии и что скупой платит дважды.

— Ты? Меня? Научить?! — Впервые Дункан открыто показал, что попросту издевается над Ником. — Да чему ты можешь меня научить, когда речь идет о судовом бизнесе или деньгах? Или… — Тут он причмокнул, злорадно предвкушая следующие слова. — Или о женщинах?

Ник метнулся было в его сторону, но остановил себя на полушаге и разжал стиснутые кулаки. В ушах звенела кровь.

— Я объявляю тебе войну, — тихо сказал он. — Буду давать тебе сражение за сражением, с этой минуты вплоть до морской конференции и даже после нее.

Решение пришло спонтанно, он даже не задумывался, что пойдет на такой шаг.

— Да что ты? Не было еще случая, чтобы у морской конференции уходило менее пяти лет, чтобы наложить санкции на одного из своих членов. К этому времени «Золотой рассвет» будет принадлежать японцам или какой-нибудь гонконговской компании, а «Флотилия Кристи» покамест разбогатеет на двести миллионов.

— Я устрою так, что тебе перекроют доступ ко всем нефтяным портам…

— Где? В странах, чьи правительства только и делают, что торгуют нефтью, а политические лобби на корню скуплены нефтяными корпорациями? — Дункан непринужденно рассмеялся, вновь нацепив цивилизованную маску. — Ты сядешь в лужу. Мы уже сталкивались лбами, Николас… а я по-прежнему на ногах. Так что не жди, что я поддамся на твои жалкие угрозы.

После такой беседы не осталось ни малейшей надежды на мирную договоренность по текущему делу. Атмосфера накалилась, и в воздухе, можно сказать, потрескивало электричество. Антагонизм двух ведущих персонажей был столь яростным, что лишь они и царили на подмостках.

Николас и Дункан сидели с противоположных сторон полированного палисандрового стола и поедали друг друга глазами. Оба наклонились вперед и, когда обменивались улыбками, вся сцена напоминала безмолвное рычание двух матерых волкодавов, описывающих круги, перед тем как ринуться в свару.

С невероятным усилием Николас обуздал свой гнев и начал мыслить рационально — важно было включить в работу интуицию, уловить тончайшие намеки, которые рассказали бы о планах, спрятанных за смазливым фасадом Дункана.

Через полчаса стало ясно, что противником движет не только чувство личного

соперничества. Встречное предложение Дункана было таким мизерным, что рассчитывать всерьез на него не стоило. Стало быть, он вовсе и не собирался о чем-то договариваться. Дункан Александер хотел передать спор на рассмотрение арбитражного суда — а ведь этим способом он ничего не выиграет. Любому из присутствующих ясно, что иск Николаса действительно стоил четыре миллиона долларов, в этом не имелось никаких сомнений. Несмотря на весь свой гнев, Николас был готов принять от Дункана эту сумму. Более того, если бы Ник рискнул, предположив, что решение арбитров принесет ему шесть миллионов, то проволочки и судебные издержки могут обойтись ему в миллион долларов. Да, он готов был договориться полюбовно.

Дункан же предлагал два с половиной миллиона. Предложение столь легкомысленное, что граничило с издевательством. Александер лишь делал вид, что следует формальной процедуре. Никаких серьезных попыток договориться он не предпринимал и даже не пытался прийти к общему знаменателю, меж тем как Николас был убежден, что подобный отказ ничего ему не принесет, зато риск оставался чрезвычайным. Ник достаточно видел в жизни и знал, что никогда и ни за что нельзя выходить на процесс, если имеется другой путь. Это правило Ник Берг вытесал на своем сердце пылающими буквами. От судебных тяжб жиреют только адвокаты-крючкотворы.

Итак, почему же Дункан артачится? На что он рассчитывает, вставляя палки в колеса? Николас подавил искушение встать и покинуть зал под негодующие восклицания. Вместо этого он разжег очередную сигару и вновь облокотился на стол, всматриваясь в серо-стальные глаза Дункана, пытаясь прозондировать его душу, нащупать мягкое, прогнившее место… Мысли работали полным ходом.

Что выиграет Дункан, если нынешние переговоры будут сорваны? Почему он не выдвигает пусть недостаточно солидное, но все же реалистичное контрпредложение?

И вдруг все встало на свои места. Перед внутренним взором Ника вспышкой мелькнуло лицо Шантель… ее загадочная просьба о совете… Точно, ошибки нет. Дункан всего-навсего пытался выиграть тайм-аут. Дункан Александер нуждался в дополнительном времени.

— Что ж… — Обнаружив наконец удовлетворительный ответ, Николас откинулся на спинку глубокого кожаного кресла и прикрыл глаза. — Наши позиции по-прежнему отстоят на сотни миль. Возможна лишь одна площадка для будущих встреч, а именно — верхний этаж штаб-квартиры Ллойда. Нам назначено на двадцать седьмое число. Надеюсь, хоть в этом-то мы сходимся?

— Разумеется. — Дункан также откинулся в кресле, и Ник заметил, как дернулось его веко, как вздулись и тут же опали желваки на скулах, как напряглись длинные пальцы пианиста на деловой папке в кожаном переплете. — Разумеется, — повторил Дункан и начал вставать, всем своим видом демонстрируя, что разговор окончен. Врал он мастерски. Если бы Николас не знал заранее, что противник будет лгать, он, наверное, не заметил бы тончайшие, непроизвольные сигналы языка жестов.

Оказавшись в старинном лифте, Джеймс Тичер дал волю своей радости, вожделенно потирая крохотные ладошки: